Глава 1. Человек, как «существо стыдящееся».   

 

Что есть человек? В чем его сущность? Является ли он «искрой Божьей», божественной единицей бытия, Самим Богом или, быть может, элементом Хаоса, первичной пустоты, свободы, буддийской Нирваны, зороастрийского Зервана, – кто это знает? Многие исследователи сходятся на том, что тайна величественного египетского Сфинкса, из глубины тысячелетий взирающего на наш совершенно-несовершенный мир, есть глубокая экзистенциальная тайна человека.

В самом деле: разве не загадкой о человеке «потчевал» своих непросветленных собеседников Сфинкс в известном античном мифе? Одному лишь Эдипу удалось рассудить, что существо, утром передвигающееся на четырех, днем на двух, а вечером на трех, есть человек в трех возрастах его земного существования. Человек в трех временных измерениях есть сам Сфинкс в животной троичности своего существа, дополняемой четвертой, высшей ипостасью богочеловеческого разума. Орел, Телец и Лев «фиксированного» астрологического кватернера обращены своим взором к четвертому, главному его элементу, – Ангелу, или Человеку. Человеку-Водолею, льющему воду из двух сосудов: с живой и мертвой водой. В его воле сделать так, чтобы два потока воды никогда не смешивались, но всегда ли он имеет такое желание, – не смешивать эти водные потоки?

Философ Вл. Соловьев однажды очень лаконично охарактеризовал человека как «существо смеющееся». Но несколько позже он выделил, на мой взгляд, куда более важную черту человека, назвав его «существом стыдящимся». Вот в этой-то характеристике Соловьева, как я полагаю, и проступил действительно христианский образ человека.

А что мы можем почерпнуть о генезисе человека из Библии? Великая Книга иудейской традиции, называемая христианами Ветхим Заветом, достаточно определенно высказывается на этот счет: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Быт.: 2); «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт.: 1).

Затем следует, по-видимому, уточнение: оказывается, Господь создал человека в «двойном комплекте» не сразу, ибо вначале был создан мужчина, Адам. «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке; и поместил там человека, которого создал, – повествует далее Библия. – И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла… И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его. И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть; А от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Быт.: 2).

И только здесь на библейской сцене появляется женщина: «…Сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему» (Быт.: 2). Далее идет описание классической медицинской операции, произведенной под наркозом («И навел Господь Бог на человека крепкий сон» (Быт.: 2)), в результате которой было изъято одно из ребер мужчины. А уже из ребра Адама Господь создал женщину, «кость от кости» и «плоть от плоти» его, ибо «взята от мужа».

«И были оба наги, – следует далее, – Адам и жена его, и не стыдились» (Быт.: 2). Пока не стыдились, – вплоть до самого библейского грехопадения. В этом фрагменте, как я полагаю, описан хрестоматийный «языческий» рай, в котором человек ощущает свое гармоническое единство с природой, со всем растительным и животным миром, населяющим первичный райский восток, – начало отсчета всекосмической истории.

Из текста Библии можно понять, что еще до сотворения Евы Господь внес в сознание Адама (если, конечно, это уже можно было назвать сознанием) элемент сомнения, заявив, что, вообще-то, несмотря на видимое благообразие, в мире существует некое зло. Зло, вполне мирно соседствующее с добром, и сия мировая дуальность локализуется в конкретном дереве (на которое Он тут же указал), с которого ни в коем случае нельзя вкушать плодов, иначе – неминуемая смерть.

Провокация, как говорится, – налицо. Состав преступления ясен. Но моею целью является вовсе не криминальная оценка столь подозрительного поведения Господа (чему можно посвятить отдельное исследование). Я хотела бы поговорить о факторе первого появления чувства стыда в деле формирования самосознания «неязыческого» человека.

…Яркий, замечательный, многообразный языческий мир с самых древних времен вызывал глубокую ненависть иудейских монотеистических аскетов, ориентированных на мужское единоначалие и подозрительно относившихся к жизнерадостной женской реальности. Какими только эпитетами не награждали богобоязненные иудеи представителей иных, конкурирующих духовных традиций! А между тем, сознание этих «проклятых язычников» крайне мало отличалось от сознания райского Адама, еще не познавшего так называемого грехопадения… Ведь они были убеждены, что мир устроен идеально и гармонично, что зло – понятие относительное, даже, скорее, ситуативное, и радостно прославляли этот лучший из миров и великую Царицу Ночи, так замечательно все здесь для них устроившую. Одним словом, вели себя, подобно Адаму, не стыдящемуся своей наготы по причине детского неведения оной.

То же самое, вероятно, можно сказать о современных нудистах, как неоязычниках нашего времени. Они полагают, что человеческое тело – высшее из произведений божественного искусства, которое не грех и другим показать, и самим посмотреть. Нудисты желают ощущать свое слияние со всем природным миром, с которым они находят свое истинное и нерасторжимое единство. «Если уж Сам Господь создал нас такими, – чего стыдиться?» – как будто, искренне удивляются они. И приводят совершенно убийственный, «контрольный» аргумент «в голову»: «Что естественно – то не безобразно».

Но почему же, все-таки, Вл. Соловьев назвал человека «существом стыдящимся»? Быть может, он был неправ, использовав не столь существенную черту, как аргумент определяющий? Или он имел в виду стыд несколько иного плана, – тот, что относится к нравственно-этической стороне человеческой личности? Но ведь любая категория здесь проявляется в своем «тройном» эквиваленте, и категория стыда – не исключение.

Стыд связан с осознанием греха, сознанием недолжного, сознанием несоответствия своего актуального состояния некоему высшему идеалу, запечатленному в душевной матрице человека. В языческой традиции нет представления о грехе, о несовершенном устройстве мира, нет элементарного историзма. Ощущение «кругового», «вневременного» времени довлеет над ощущением времени «линейного», исторического, а качественно «иные» прошлое и будущее здесь затемняются и ретушируются бесконечно длящимся единообразным настоящим. В такой ситуации человеку свойственно отождествлять себя с наличествующим мироустройством, полагая его единственно и непреложно данным и возможным для себя не только на нынешнем этапе бытия, но и на все грядущие земные времена. «Бритва Оккама», как ни возьми, экономия наличной энергии…

Языческое сознание – это сознание единства человека с миром предметов и людей, миром природы растений и животных, но только не с миром истории, не с личностным миром прошлого и будущего. Язычник никогда не скажет: «История земли – это и моя история; история человечества, вместе со всеми его взлетами и падениями, великими подвигами и жестокими злодеяниями, – это и моя история». Он никогда не возьмет на себя ответственность за совершенное другими, ибо ощущает свое единство с ними лишь на уровне поэлементного устройства биологического тела, но не на уровне осознанных поступков и ответственных решений. Для него все детерминируется Богом (или богами), который создал его таким, каким создал, – а значит, благим и совершенным.

Впрочем, здесь мне могут возразить, акцентируя внимание на том, что в языческом мире есть свой эквивалент ответственности, – ответственность за родственную кровь. Человек наследует грехи своих отцов и нередко является носителем родового проклятия. При этом он не ропщет, ибо, на его взгляд, так устроена жизнь. С тою же готовностью он берет на себя ответственность за свою общину, коль уж ему выпадет судьба родиться наследником вождя. Иными словами, и блага, и наказания он получает не столько за свои индивидуальные успехи или промахи (хотя бывает и такое), сколько за дела своего рода. Он связан кровною ответственностью и практически не действует, как свободная личность, – на это здесь наложено табу. Есть только «мы» и «они», и очень слабо выражены «я» и «ты».

Сознание язычника суть сознание востока, первичного этапа миротворения, на котором не проявлена рефлексия, свойственная сознанию запада. Двигаясь по небесному своду с востока на запад, наше небесное светило обретает некий опыт, дающий возможность оценить свои собственные действия, взглянуть на себя со стороны, с позиции своего зеркального партнера, обитающего на другом конце света. Христианское же сознание, несмотря на то что христианство возникло на востоке (аравийские земли традиционно считаются восточными), есть сознание зрелого запада. Сознание, наполненное памятью о прошлом. И иудейская «линейная» предыстория христианства является хорошим подспорьем для зарождения сей новой духовной парадигмы.

Итак, что же произошло в Эдемском саду? В чем состав преступления Адама? Рассмотрим ветхозаветное изложение подетально. Вот подходит к Еве змей-искуситель, который «…был хитрее всех зверей полевых, которых создал (заметьте! – О.Л.) Господь Бог» (Быт.: 3). Без особого труда коварный супостат внушает легковерной женщине, что она не умрет, а, напротив, обретет жизнь вечную, если попробует плоды с древа познания добра и зла. «Но знает Бог, – вещает он, – что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт.: 3).

«И увидела жена, – говорится дальше, – что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания» (Быт.: 3). Тем не менее, когда по Эдему прохаживался Бог в поисках куда-то запропастившегося «венца творения», Адам оказался не ко времени наг и спрятался за деревьями ввиду внезапно постигшей его напасти, – некоего неизведанного прежде чувства стыда. Бог тут же догадался, в чем дело. «И сказал (возможно, с затаенной радостью в связи с тем, что Адам верно понял Его тонкий намек, предшествовавший этой истории. – О.Л.): кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?» (Быт.: 3).

Услышав долгожданное подтверждение, Господь изобразил (возможно, впрочем, вполне искренне) свое крайнее негодование по поводу столь явного непослушания созданной им твари. Правда, с женщиной на эту щекотливую тему Господь, если верить Библии, так и не говорил: ее еще на свете не было, когда Он устанавливал табу для Адама. Но априори она все знала: Адам, как законопослушный гражданин Эдема, посвятил ее во все премудрости местной «безопасности движения». А если, кстати, так, то именно он обязан был взять на себя ответственность и контроль за соблюдением женою райской «техники безопасности». Впрочем, это – к слову…

Полный праведного гнева, Господь изгнал ослушников из рая, предварительно прокляв змея и сказав ему очень странные слова: «И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту» (Быт.: 3). Такой вот астрологический круг, символизирующий альфу и омегу. Сам круг есть образ человека, где Овен есть «верх», а Рыбы есть «низ». Первый знак Овна (голова) смыкается с последним знаком Рыб (пята). «Рыба гниет с головы»… о, Господи! Исходя из слов Иеговы, змей имеет отношение к знаку Овна, а семя женщины – к знаку Рыб. Знак Рыб – христианская эпоха. Стало быть, она женская?

Если двигаться по этой логической цепочке дальше, то получится, что откровение Иисуса Христа было «женским» откровением? О, как порадовались бы здесь сторонники масонской трактовки христианских событий! Но – нет! давайте оставим эмоции и «возьмем себя в руки», чтобы поразмыслить логически. Эра Рыб началась за 157 лет до нашей эры, – именно тогда точка прецессии Земли, двигаясь в обратном астрологическому движению Солнца направлении, вступила в последний градус Рыб. По-видимому, это и есть то самое время (II век до н.э.), когда семя женщины поразило змея в голову, а последний ужалил его в пяту.

Рождение Спасителя (начало н.э.) и его распятие (около 33 года н.э.) соответствуют времени прохождения прецессии по 28муº Рыб. Магическому, кстати сказать, градусу, которым управляет сам бог подземного царства Плутон, а экзальтирует в нем не кто-нибудь, а богиня гармонии и любви Венера. Мистерия смерти и воскресения через любовь? Но есть у этого градуса куда более интересная характеристика, чем общеизвестная сабианская (которую я здесь не буду упоминать, хотя в ней тоже можно найти параллели с мистерией жизни Христа). Это – один из так называемых градусов перегиба Зодиака, как ленты Мебиуса (по Б. Романову), ибо расположен он на одной оси с 28мº Девы (лагной перегиба, или точкой нарушения симметрии всего Зодиака). Многие революции и перевороты в мировой истории совершались при включении этих градусов. А разве не было грандиознейшим духовным переворотом воскресение Христа и символическое искупление Спасителем всех грехов человечества? Это было событием даже не локально-государственной, а общемировой значимости! Кроме того, указанные градусы являются точками золотых сечений для оси выбора по проблемам свободы (15еº Льва и Водолея), а, стало быть, в них осуществляется личностный духовный выбор человека, связанный с судьбою всей Вселенной, всего объективного мира. Именно свободный выбор Христа и обеспечил ему победу над смертью и обретение нового тела бессмертия.

Христианский духовный переворот, как видим, был осуществлен на «женской» территории, но в непосредственном контакте с «территорией змея» (в допустимых для орбиса пределах трех градусов). А поскольку 28йº Рыб противостоит градусу нарушения всей зодиакальной симметрии (читай: градусу максимального накопления кармических проблем, или человеческих грехов), то вполне логично, что именно в нем произошел тот самый перелом, что изменил не только ход мировой истории, но и духовные основы человеческого общества. Вот когда осуществилось проклятие Иеговы!

Таким же «сотрясением основ», по-видимому, было и «падение» Адама. Поскольку змей был в результате проклят, а из библейского текста следует намек, что он отождествляется со знаком Овна, на этом знаке остановимся подробнее. Овен символизирует человеческую личность, ее свободную волю и первичный импульс к творческой самореализации. Как начало Зодиака, он связан с востоком и зарей космического миротворения. Но в «проклятом» своем эквиваленте он означает войну, жестокость и насилие. Быть может, так задумано Творцом? Сам личностно-творческий принцип жизни наш добрый Господь «перекодировал» в воинственный, несущий смерть, а способом решения всех личностных проблем Он предложил войну. И разве в человеческой истории сие не проявилось в полной мере?

Женщина и война… женщина против войны… По сути дела, Господь заложил войну между женщиной и неким исчадием зла, символизирующим сам принцип войны. Бог мой! так из-за чего тогда столько поколений иудейско-христианских книжников отождествляло женщину со злом? Ведь Сам Господь сказал: быть между женщиной и прóклятым змеем вражде! Так в ком тогда на протяжении веков персонифицировался злополучный змей? Следуя простой логике, – в тех, кто боролся с женщиной: с ортодоксальными иудейско-христианскими «святыми», с инквизиторами не только по должности, но и по духу!

А далее – еще более интересные слова (как же раньше никто из знающих Библию не обратил на них внимание?): «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою… и к мужу твоему влечение твое (Стало быть, имеется в виду: «умножу»? – О.Л.), и он будет господствовать над тобою (Стало быть, до этого – не господствовал? – О.Л.)) (Быт.: 3). И действительно: создавая жену для «человека», Господь говорил, что создает ему «помощника», чтобы не быть ему одному. По изначальному замыслу Господню, жена равна своему мужу, будучи единой плотью с ним. А столь прославляемые в иудео-христианской традиции отношения господства связаны не с естественным положением дел, а с первородным грехом, в результате которого жена стала испытывать к своему мужу неумеренное влечение (или любовь?), а он обрел над ней непомерную власть. Вот что стало знаком нарушения основ!

Самого Адама Бог, правда, не тронул, даже не проклял его. Проклял почему-то землю «за него»: «…Со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою (а до этого питался плодами из райского сада. – О.Л.). В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься» (Быт.: 3).

Здесь странность: Бог изначально создал человека из «праха земного», но не делал из этого трагедии. Теперь же, в результате жестокой обиды, Он бросает в лицо человеку столь бессердечные слова с довольно явственным презрением. Дескать, что с тебя взять, коль ты прах, – да и только? Значит, Он с самого начала презирал Свое творение? Неудивительно, что Бог держал Адама «на коротком поводке»… Зато теперь, после инспирированного (как я полагаю) Самим Богом поступка, символизирующего личностное становление человека, Господь стал презирать его, по-видимому, еще больше. Но теперь-то за что? За первое проявление самостоятельности? За личностную инициативу? За любопытство? За любознательность? За то, что… человек вышел за пределы столь «естественного» для него статуса праха? И здесь мы можем сделать одно небольшое, но, – согласитесь, – существенное уточнение.

Прах-то – прах, но прах земной, а вот после ослушания эта земля была проклята, и весь состав человеческого тела автоматически стал проклят, а стало быть, человек стал смертен («…ибо прах ты, и в прах возвратишься», – заявил Бог, в то время как раньше из того факта, что человек есть прах, Он не делал заключения, что прахом человек и закончит).

А как же быть с бессмертною душой? Такого понятия в иудаизме, судя по всему, просто нет. Во всяком случае, на страницах Ветхого Завета душа едва упоминается. Вот «…стал человек душею живою», – и все, с него достаточно. А что это такое, что сие означает, что это человеку дает (а дает это человеку, – страшно сказать, – свободу!), – Библия не объясняет. Видимо, роль души исполняет Сам Господь, ибо Он, как здесь прекрасно сказано, просто вдохнул в созданного из праха-земли Адама дыхание жизни, да и дело с концом. Человек родился эдакой одухотворенной материей, не способной на самостоятельные, личностно регулируемые поступки, определяемые человеческой природой, а, проще говоря, – душой.

Так не актуализировала ли душа свое наличное бытие в момент этого самого отступления от Господнего табу? Не является ли момент познания добра и зла самым первым проявлением души Адама, (как бы) незапрограммированной Богом (или как раз запрограммированной, – ибо вскользь эта тема, все же, проговаривается, – но сие есть великая тайна, тайна «грехопадения)? Ведь какая рефлексия без души? Какие сомнения без души? Какой стыд без души? И какая душа без познания?

К душе мы еще вернемся. А сейчас пришло время несколько подробнее поговорить о феномене стыда. Именно Адамов стыд, если верить Библии, стал отправною точкой для Божьего гнева, повлекшего за собой изгнание отступников из рая. Итак, чего такого позорного устыдился вдруг Адам, едва вкусив запретного плода (народная традиция прочно связывает его с яблоком, но Библия хранит на этот счет суровое молчание)?

Адам устыдился своего тела, но почему? Что в нем было не так? Не устыдился ли он несовершенства линий, данных ему Богом? Но где тот идеал в человеческом сознании, который может превзойти первичную матрицу божественного Абсолюта? Чего стыдиться в благом Эдеме? По поводу чего возник сей дискомфорт? Быть может, в Адаме пробудилась совесть? Проснулась память прошлого? Произошла смена пространственной ориентации, и в результате детское самосознание Адама вдруг переместилось с востока на запад, после чего он посмотрел на себя со стороны и увидел себя другими глазами? Увидел с позиции некоего прошлого опыта, хранившегося до времени в анналах его памяти и проступившего теперь наружу?

Так в чем же человек усмотрел свое несовершенство? На мой взгляд, он просто кое-что вспомнил. Он перестал смотреть на мир лишь «внешними глазами» и взглянул куда-то вглубь себя. Ведь что есть познание? Познание есть момент соприкосновения человека с подлинными реалиями, фундаментирующими Божий мир, а также с теми временными реалиями, что происходили в нем прежде и происходят сейчас. Момент связывания себя с этими реалиями, а то и самоотождествления с ними.

Вкусив «плода греха», Адам ничуть не изменился внешне: он был, как будто, тем же самым человеком, не лучше и не хуже, чем до этого нетривиального события. Как говорится, «все при нем». Но стал теперь мудрее, проницательнее, обрел способность усмотреть за слоем плотной паранджи таинственную истину, сокрытую до времени от его пытливого ума. И тут-то он узрел свое несовершенство! Так о каком несовершенстве вообще здесь можно говорить? Ведь если бы Адам зависел полностью от Бога, являясь лишь Его простым произведением, то всю ответственность за свое несовершенство он мог бы возложить на своего Создателя, – но он ведь этого не делает! Напротив, заприметив Господа, безмятежно проходившего по саду, он в ужасе стыда мчит за деревья, чтоб непотребным своим видом не смутить невольно взора совершенного Божественного Существа. Тем самым он (вот парадокс!) пытается, во-первых, скрыть от Господа самóе «дело рук Его», которым Тот, напротив, не гнушается гордиться (конечно, если Сам Господь не презирает тайно человека за этот статус «праха», которым Сам его же наградил). Во-вторых, он обнаруживает свое решительное несогласие с насущным вариантом своей собственной телесности. И говоря такому варианту «нет», он говорит, тем самым, «нет» чему-то «не тому» в себе, что проявляется вовне столь неприглядным образом.

Адам – уже, конечно, не язычник. Он лишен олимпийского самолюбования, которым полны античные статуи древнего мира, прославляющие красоту человеческого тела, а вместе с тем – и радость жизни в «лучшем из миров». Человек теряет чувство гармонии с природой, дарующей ему веру в то, что естественное не может быть безобразным. Познав добро и зло, он перестает считать этот мир благим и перестает считать вершиной красоты свое (но созданное Богом!) тело. Он находит в нем изъяны, свидетельствующие о грубых нарушениях в гармоническом устройстве бытия, тщательно скрываемые от него Богом. Таким же образом и языческий мир некогда перестал существовать как данная нам, казалось бы, навеки реальность, едва лишь Иисус ступил на Голгофу.

Так не язычник ли Бог иудейского Завета? Не первый христианин ли Адам? Эта, на первый взгляд, крамольная мысль имеет под собой серьезную основу, которой мы сейчас и коснемся. Я процитировала лишь первые главы Великой Книги иудеев, но уже в них явственно выражена общая тенденция, красною нитью прошившая все ветхозаветное послание человечеству.

Есть «за» и «против» языческого статуса иудейского Иеговы. «Против» свидетельствует формальный монотеизм, коренная историчность, линейность времени библейской истории, вбирающей в себя как взлеты, так и падения, как стыд, так и гордость «богоданного» народа, в который Сам Господь, образно говоря, вдохнул душу, сделал его априори бессмертным, единственным носителем подлинной веры на земле. «За» – роковое смешение добра и зла, свойственное ветхозаветному сознанию. И корень этого смешения, как я полагаю, есть табу на познание как вкушение плодов дерева, растущего в святая святых, прямо на территории божественного сада, где обитают лишь ангелы небесные и пребывал когда-то первый человек востока с глазами, обращенными на запад. Дерево это называется Деревом познания добра и зла. Дерево запада, неизвестно, каким чудом и с какою тайной целью посаженное на востоке. Родственное Сфинксу, – точнее, Ангелу, что льет живую и мертвую воду разными потоками, которым он не позволяет пресекаться.

Зло, стало быть, уже существовало в райском Эдеме. Существовало – и ладно. Библейская легенда усматривает грех не в том, что в благом первичном мире пребывало зло, а в том, что человек узнал о нем. Вернее, даже не в том, что узнал (ведь Сам Господь ему об этом доверительно поведал), а в том, что познал его, познал его суть, сумел раскрыть его содержание. И, – что самое поразительное, – сказал ему: нет! Ведь сказал же ему: нет? Иначе чем объяснить то чувство стыда, которое внезапно охватило Адама, едва ему открылась вся подноготная его «счастливой райской жизни»? Быть может, человеку стало стыдно за Бога, Который терпит в Своем мироздании столь неуместное кощунство? Человеку стало стыдно, – разве это не свидетельство избрания им пути добра, пути борьбы со злом? И как же такая реакция могла возмутить Иегову? Быть может, в том и состоял сакральный замысел Творца, – возложить всю ответственность за зло на человека и дать ему возможность уничтожить это зло, порочащее столь святое место?

О «зле познания» – чуть позже. Пока что мы говорим лишь о присутствии идеи смешения добра и зла в мировоззрении носителей ветхозаветной традиции. И примеров тому мы можем приводить великое множество из той же иудейской Книги Книг. Вот чудесный праведник Иов, ведущий безукоризненную жизнь и счастливый трудами рук своих. И все у него есть: дом – полная чаша, любимая семья, которой он весьма доволен, прекрасное здоровье, глубокое почтение и уважение окружающих. Живи, как говорится, и радуйся, коли заслужил. Так нет же! Над ним, вне его ведома и безо всяких на то причин с его стороны, уже начинают сгущаться тучи.

Вот Господь Бог и Его, как фактически проистекает из текста Библии, боевой соратник Дьявол. Как-то на досуге (а, быть может, попросту играя в кости) они заводят такой, на первых порах ничего дурного для Иова не предвещающий, разговор. Здесь я цитировать не буду, поскольку, на мой взгляд, уместнее будет воспроизвести библейский текст своими словами, в терминах сегодняшнего дня, чтоб лучше обозначить весь иезуитский замысел происходящего.

– А что, Господи, – начинает, к примеру, беседу хитрый Дьявол (которого хлебом не корми, – дай напакостить), – всем ли Ты доволен в своем небесном хозяйстве?

– Конечно, доволен! Эх, умею Я, все-таки, обустроить мироздание, хе-хе!

– Я что-то сильно в этом сомневаюсь, Господи…

– Ну, на то ты и Дьявол, чтоб сомневаться!

– Нет, ну в самом деле! Что, по-Твоему, все так уж совсем хорошо и замечательно?

– А что может быть плохого? Разве что ты тут все время крутишься под ногами…

– А как там на земле? Ты давно проверял?

– Да на земле – как в лучших домах Эдема!.. Постой, а на что ты намекаешь?

– Как люди? Как настроения в обществе? Что говорят? Что обсуждают?

– Да люди славят Меня и благодарят ежеминутно: и спасибо, добрый Господи, за нашу счастливую жизнь…

– Хм, – многозначительно усмехнулся Дьявол. – И Ты им веришь?

– А почему бы нет?

– Это они сейчас словословят Тебя, а случись что, – предадут при первой возможности.

– Мои люди – Меня? Да ни в жизнь!

– Почему Ты так уверен?

– Потому что Я знаю Своих детей!

– Ты их знаешь! Ха-ха! Да Ты отстал от жизни, папаша! Твои дети давно уже слушают другую музыку и молятся другим богам!

– Неправда! Мои люди – другим богам? Кто сказал?

– Я Тебе говорю.

– Ты? Ха! Какое доверие у Меня может быть к твоим словам? Мне достаточно вспомнить, как ты Мою Еву совратил, чтобы понять, что ты за фрукт!

– Вот-вот! Мне Еву удалось совратить, а она, между прочим, Твоим лучшим творением была! Вершиной, так сказать, Твоих креативных устремлений!

– Ну, так то когда было! – смутился Бог. – А хотя бы и предал кто, – что с того? Человек слаб, и ему свойственно впадать в заблуждения, особенно когда ты тут вертишься рядом, все высматриваешь чего-то, – глаза б Мои на тебя не глядели, погань ты зеленая! Зато сейчас у Меня есть такие праведники, что… ух! Куда там Еве с Адамом!

– Это кто ж такие? – блеснули профессиональным интересом глаза у Дьявола.

– Да ну тебя! Зачем тебе знать?

– Что, испугался? Боишься, что я их с пути истинного собью?

– Я – испугался? Ты думай, что говоришь! Со своим свиным рылом…

– Тогда кто же?

– Да вот хотя бы гордость Моя, Моих очей отрада, Мой лучший праведник Иов! Святой человек! – воскликнул Иегова и осекся, заметив плотоядно-радостный блеск разноцветных Вельзевуловых глаз.

Но слово не воробей; коль уж дал втянуть Себя в сей опасный спор, то идти на попятную уже, как будто, не приличествовало Господу...

– Пари? – радостно воскликнул Дьявол.

– Пари, – с куда меньшим энтузиазмом отозвался Бог.

Так проигрывались, быть может, империи, – что уж говорить о судьбе какого-то несчастного еврея?.. Остальное было делом техники. И дальше следует знаменитая библейская история о том, как «с Божьего попущения», а, попросту говоря, по предварительному сговору с Дьяволом (в котором проигрыш в кости, возможно, сыграл не последнюю роль: в игре ведь всяко бывает!) с Иовом начали происходить поистине разительные вещи. Мало-помалу он стал терять все свои, с таким трудом нажитые, мирские обретения.

Сам Бог, конечно, рук марать не стал: у Него, Всевышнего, есть дела поважнее. Зато Он делегировал куда менее щепетильного в морально-нравственных вопросах Дьявола на проведение сей злодейской акции, в результате которой на голой земле остался бедный, одинокий, полуживой, сраженный потерями родных и близких, вконец разбитый болезнями, но главное, – ни в чем не повинный человек. И все это безобразие было «попущено» с одной-единственной целью: послушать, что он запоет, когда его судьба выкинет столь радикальное коленце.

В ответ на жестокие удары судьбы несчастный праведник держался на удивление долго и твердо, пытаясь отыскать в себе хоть маломальскую вину, которая могла бы, согласно законам Господа, привести его к столь плачевному финалу. Но воображение человека не безгранично, и бедный Иов, не найдя в себе ни капли вины, возроптал. Да и в самом деле: за что мне все это? И зачем тогда все это? Как это так, чтоб ничего святого больше не было? Что это за мир такой? Что это за Бог такой? Где мой Бог? Куда Он подевался? Где Бог, или кто там сейчас на небе вместо Него? Будьте добры: мы так не договаривались! И т.п.

Оказалось, – проверка была. «Гражданочка, не беспокойтесь»… А он, глупый, не понял. Господь ведь, Он все может! Хочет – казнит, хочет – милует! И нам, то бишь «праху земному», о том рассуждать не полагается. Нам полагается принимать все, как есть, – и добро, и зло, – и прославлять своего доброго Господина, Который и так явил нам высшую милость, избрав нас Своим народом. А ежели мы чего не понимаем, – так неграмотные мы, с Древа познания добра и зла не вкушали… Язычники, одним словом (это – внутренним текстом). Не нам судить о божественных материях…

В другом известном рассказе Иегова, не мудрствуя лукаво, решал вопрос уже самостоятельно (быть может, Дьявол был в командировке по более важным духовным делам). Когда Он «издал указ» даровать Своему народу плодородные земли Палестины, потребовался исход евреев из Египта, где они на тот момент проживали. На пути к достижению цели Господь проявил фантазию и действовал, на мой взгляд, сверх всякой меры сложно и витиевато: Он десять раз наказывал Моисею отпрашиваться у египетского царя и, соответственно, десять раз наказывал царю Египта ни в коем случае того не отпускать. Согласно тексту Писания, Господь просто периодически «ожесточал сердце» египтянина. Такая попахивающая добротной чернотою магия действовала без промаха, и царь обретал поистине сатанинскую, но совсем не объяснимую, на фоне следовавших за тем событий, злобу и упрямство. С упорством гранита он каждый раз препятствовал законному желанию Моисея повернуть свои стопы в сторону «заповедной земли» иудеев, – за что «возмущенный» Господь насылал на египтян мучительные кары, одна другой страшнее. Наслаждаясь произведенным эффектом, сей странный Господь все никак не позволял несчастным египтянам исполнить просьбу не менее несчастных в столь тупиковой ситуации евреев…

От мнения «праха земного», естественно, здесь ничего не зависело: и те, и другие, в конечном итоге, просто выполняли «божественную» волю. А воля эта проявлялась довольно своеобразно: одним он приказывал одно, другим – другое, причем, – прямо противоположное. При этом страдали и те, и другие, а в выигрыше оставался только Бог. Он сам смоделировал для себя прекрасную возможность показать «этим людишкам» свою «божественную» силу. Силу зла, как я полагаю и как красноречиво и беспристрастно свидетельствует текст самой Библии (а я ведь даже не упоминаю о том, что началось потом, по прибытии иудеев «на место»!).

«Бога надо слушаться. Он плохого не допустит», – звучит с других библейских страниц еще одна нетленная истина. И берет обреченно Авраам в руки нож и ведет своего единственного, глубоко любимого сына Исаака на высоку гору, дабы по Божьему повелению предать его смерти. Но здесь Господь проявляет неожиданное великодушие. Оказывается, для Него важен не столько сам факт убийства отцом родного дитяти, сколько внутренняя готовность подопытного совершить сей поступок за-ради своего еще более, как следует понимать, дорогого и любимого Господа. Вот едва лишь уловил Господь в Авраамовом сердце решимость совершить детоубийство «во имя Господа», так и: «Ладно, все! Все, – Я сказал! Эксперимент закончен. Спасибо, все свободны».

Весело рассмеявшись и, вероятно, покровительственно похлопав обомлевшего от пережитого стресса старца по плечу, Господь изрек нечто подобное:

– Да что ты, дурачок! – идиотски (как, наверное, показалось в тот момент несчастному) посмеиваясь, воскликнул Бог. – Пошутил Я! Шуток не понимаешь? Это розыгрыш!

И, если бы дело происходило в наши дни, наверняка бы тут же гаркнул прямо в ухо Аврааму:

– Улыбнитесь! Вас снимает скрытая камера!

А потом бы посерьезнел и добавил, укоризненно качая головой:

– Да как только ты, безумец, мог подумать, что твой Господь может допустить такое? Как только в твою дурью голову могла прийти столь чудовищная мысль, что мне угодна смерть этой нежной птички, – Боже ее сохрани! За кого ты Меня принимаешь? Такой чудесный мальчик, – да продлю Я его земные дни! Ну, ступайте, ступайте домой, мои дорогие-бесценные, – повторял Господь, утирая хлюпающие носы еще не верящим в свое нежданное избавление отцу и сыну, – принесите там жертву во имя Мое, и обещаю: все у вас будет хорошо.

Ошеломленные «веселым розыгрышем» и опасливо держась за сердце, Авраам с Исааком (вероятно, теперь уже одинаково седые), путаясь в полах своих длинных хламид и поминутно спотыкаясь о камни, неверною походкой отправились домой… Вослед им, умильно улыбаясь, глядел добродушный Господь. Он чувствовал Себя в тот миг, наверное, столь человечным и добрым спасителем-милосердцем, что даже Сам Себе удивлялся и смахивал украдкой непрошенную скупую слезу…

Такие вот «методы воспитания»… И несть им числа, подобным примерам «Божьего воспитания», где главною целью является послушание и полная покорность человека Богу, независимо от его собственной оценки той или иной ситуации. Добро ли, зло, – человек не имеет права оценивать то, что предлагает ему Господь. Этим правом обладает только Бог. Лишь Он один решает, что для человека хорошо, что плохо. А что решит Иегова, – то и есть хорошо, то и есть благо. Уничтожить массу народа на палестинской территории? Да пожалуйста, если всю ответственность за это берет на Себя Сам Бог! Самим заселиться на этой, еще дымящейся от пролитой крови земле? – Да пожалуйста, если Господь освятил и назвал все это благим делом! Закидать камнями «колдунов и ведьм», жрецов иных, «богомерзких» культов? – Да со всем нашим удовольствием! Тем более что к потокам крови нам уже не привыкать, а аппетит, как говорится, приходит во время еды…

– А как же совесть? – спросите вы.

– «Какá такá» совесть, если Сам Бог велел? Уж Он-то плохого не прикажет!

Одним словом, функцию совести в библейском обществе выполняет Сам Господь. Что Он повелит, то и следует делать. А функция души здесь временно отсутствует. Господь Сам-лично одухотворил единое тело народа своим божественным присутствием и покровительством. Поэтому одухотворено все материальное, безо всяких помощников и посредников. Народ иудейской веры был, что называется, «непосредственно одухотворенным» народом. Такой же одухотворенной телесностью обладала и материальная природа языческого мира. В ней не было разделения на добро и зло. Что хорошо для данного племени сейчас, в данный момент времени, – то и есть благо. А как там это скажется на благополучии соседей, – ну, что вы? То есть дело третье.

На страницах иудейской Библии почти отсутствуют упоминания о душе. Тем более, – о ее бессмертии или переселении в новое тело. Об этом Библия скромно умалчивает. Еще бы: душа – и есть табу, символизирующее плод древа познания, который категорически запрещалось употреблять в пищу, но почему-то столь опасное для человеческой жизни древо было высажено на самом видном месте и должным образом прорекламировано. А плоды его были так аппетитны и сочны, что и святой бы не удержался!

Вторым планом библейского текста, конечно, кое-какая информация о возможности бессмертия для самых изысканных праведников таки проскальзывает. Например, когда говорится, что святой Илья был взят на небо живым и в должное время непременно вернется… Это можно понимать очень широко, – в меру собственной испорченности ли, образованности ли, – как посмотреть… Но, в общем и целом, души в иудейской природе как будто бы не существовало. Все. Точка. Зачем душа? Зачем вам какая-то там самостоятельность, если у вас – целый Господь есть? Он все за вас и решит, Он направит вас, неразумных, на верный путь, Он всегда укажет дорогу… даже если она – длиной в сорок лет. Ну, да Господь Сам выбирает, кому дойти, а кому… Такому народу нечего стыдиться: им руководит рука Господня. И пусть колеблются небеса и дрожат враги в своих вражьих норах, когда община Моисея совершает свой исторический исход!..

Готовность слепо следовать за своим Богом, не прислушиваясь к гласу личной совести, не задумываясь о добре и зле, а лишь всецело полагаясь на всевышнего Водителя, – вот идеал настроения облюбованного Иеговой народа. Кто выбивается из общего потока, – тот изгой, и его место – под грудой каменьев и пеплом костров.

И все бы хорошо, если бы Господь действительно «контролировал» сей благой мир, если бы Он всецело защищал его от происков сил зла. Хорошо во всем слушаться Господа, когда Он действительно благ и в созданном Им мире нет даже намека на несовершенство. Но так ли уж благ языческий мир? Так ли уж все справедливо устроено там, где одни привыкли поедать других, другие – третьих, и везде – лишь визг и вой страдания, и безответные крики о помощи?

Едва откусив от злополучного яблока, Адам вдруг почувствовал стыд, ибо понял, что не все так тихо в «датском королевстве». От него явно что-то скрывается. Он прозрел и уже хотя бы по этой причине почувствовал себя намного счастливее. Ибо истина всегда лучше любой, даже самой сладкоголосой лжи. Между тем, Господь объявил Адама персоной нон грата в Эдеме, дерзким святотатцем, сочтя грехом не само существование зла, а информированность Адама о том, в чем оно состоит. Но разве в том грехопадение? Грехопадение – жить с закрытыми глазами и бездействовать, когда в раю творится нечто непотребное.

От добра добра не ищут, – нам эта истина известна. Так откуда в умиротворенном человеке взялась потребность нарушить Божие табу? Не от хорошей, верно, жизни! Вероятно, что-то, все же, смутно беспокоило Адама, коль он так легко поддался на первую историческую провокацию, – змея ли, Бога ли (теперь эта версия не звучит таким уж явным диссонансом). Ведь, как известно из Ветхого Завета, Господь впоследствии неоднократно прибегал к помощи Дьявола в случае особой необходимости.

А теперь мы подходим к главному, – к первоисточнику небесного грехопадения. К Еве, названной мужем не иначе, как самою Жизнью, согласно переводу с древнеэдемского. И почему он назвал ее Жизнью, вопреки утверждению Бога, что она эту самую жизнь у него отобрала? Из чувства протеста или, быть может, были еще какие-то соображения у прозревшего Адама, которые заставили его мыслить иначе, чем Бог? Может, все-таки, лишь с появлением Евы Адам и обрел эту самую вечную жизнь, жизнь человеческой души? Ибо как это можно: быть «душею живою» и не действовать, как «живая душа»?

Уже с глубокой древности женское, лунное начало отождествлялось с душой, с бессмертной составляющей человеческой природы. Широко известно народное предание о Психее, душе, через любовь к самому богу любви Эросу-Амуру получившей личностное бессмертие. И как здесь не процитировать слова Иеговы, сказанные Им накануне изгнания людей из рая: «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт.: 3). Так вот в чем была истинная цель изгнания Адама! Прозревшему человеку оставалось сделать шаг, чтобы из «праха земного» стать Самим Богом! Вернее, одним из богов, как доверительно сказал Господь кому-то из этих таинственных Нас, хотя речь шла исключительно о монотеистическом правлении миром. Не здесь ли сквозь ткань библейского рассказа еще раз проклюнули языческие рожки?

Но быть бессмертным – это уже быть богом. И ноуменальное бессмертие человека, обеспеченное его собственной душой, это решительно подтверждает. Однако бессмертие души – это бессмертие души, и «одетому в кожаные одежды» человеку крайне трудно сие осознать. Отождествляя себя с одним лишь бренным телом и получая бессмертие непосредственно от Духа Божия, он полагает, что этими двумя основами его сущность и исчерпывается. Бессмертие, получаемое от некоего посредника в лице души, ему неведомо.

Обладая личностным, душевным бессмертием, человек не знает об этом. Будучи резко низвергнут на землю, он тут же привязывается к своим земным делам, начинает пахать и сеять, добывать свой хлеб «в поте лица своего», и нет у него времени остановиться и обдумать свое новое положение, осознать свое подлинное, глубоко сокрытое от его разума душевное бессмертие. Вместо этого он видит только смерть и тлен физического тела, с которым одним он и отождествляет теперь все свое существо. Остается уповать лишь на бессмертие рода, на свое продолжение в детях, в грядущих земных поколениях…

Господь не дал человеку времени реализовать свое телесное бессмертие, вкусив плода с дерева жизни. Но частичку истины Адам успел усвоить, интуитивно ухватив, что именно жена его – и есть та самая Жизнь. Именно с нее и начиналось грехопадение. Она открыла ему сущность вещей. Она дала ему сознание, открыла перспективу, подключила к мировой истории. Она дала ему прошлое, и его внутренний мир углубился настолько, что он мог теперь глядеть не только по сторонам, но и вглубь вещей и явлений, в далекое прошлое и заоблачное будущее. Он смог отождествлять весь мир и всю его историю с собой. Он проникся духом истории и взял на себя все грехи исторического мироздания, продвигаясь с востока на запад и вбирая в себя по пути все ошибки и провалы грядущего человечества. Не взял ли на себя все наши грехи и Христос?

Быть может, в момент грехопадения Адам мгновенно прозрел все будущее человечества, как прошлое? Быть может, в нем сошлись начала и концы? Он стал прародителем людей, их альфой и омегой (а именно так называл себя Христос). Ведь личность человека, согласно авестийской астрологической традиции, есть единство будущего и прошлого. Личность – вне природы настоящего. Ее никогда нет в настоящем времени. Она никогда не застывает, ибо вечно пребывает в движении, – из будущего в прошлое. Или наоборот, – из прошлого в будущее. Увидев будущее, Адам вдруг понял, что ничего не может в нем изменить, если не изменит прошлого. Но он еще не знал, как это сделать, – изменить прошлое. Хотя у него уже была Ева, а с ней – надежда на бессмертную, осознанную жизнь…

Не потому ли, молчаливо признавая несомненную роль женщины в становлении души мужчины, Господь и объявил войну между Евой и змеем? Не заявил ли Он тем самым, что именно женщине придется брать всю карму на себя и, в конечном счете, уничтожить зло? Для чего вообще Он создал женщину? Зачем понадобился человеку помощник? Помощник в чем? Не мог же Господь (если люди – действительно творения рук Его) не предвидеть, чем это может закончиться. Не мог Он не знать, чем станет для Адама жена. А если знал и предвидел заранее, то зачем разыграл всю эту психоделическую драму с табуированным деревом, попутно сделав все возможное, чтоб человек таки добрался до него? Не нуждался ли Господь в какой-то помощи людей для избавления от некого первокосмического зла, с которым Сам Он по таинственной причине не хотел или не мог бороться? И не есть ли Бог – сам человек, в своей непроявленной и нераскрытой ипостаси? Вот к этой-то мысли, как я планирую, мы впоследствии и вернемся.

Сейчас же мы снова стоим у ворот той версии, что в первом библейском мифе о жизни человека в раю и его внезапном изгнании из рая заключена не только вся ветхозаветная, но и вся новозаветная история человечества. Проведем сравнительный экспресс-анализ. Подобно Адаму, народ Иеговы жил безличностно-языческой жизнью, почти не зная своей души. Она у него (как бы) была, но при этом ее (как бы) не было. Пока не появилась Ева (о ее роли в иудейском обществе скажу чуть ниже). И в самом деле, – во всем ветхозаветном блоке практически отсутствует тема любви. История иудейского народа напоминает мне учебник по селективному животноводству, в котором женщине отводится малопочтенная роль домашней скотины (не самой, к тому же, дорогой), к которой у любого уважающего себя мужчины-«хозяина», как будто, нет и быть не может никаких особых чувств, характеризующих его как личность. 

В ветхозаветном обществе во главу угла ставилась весьма благородная, надо полагать, цель – лихорадочное воспроизведение столь ценного, с точки зрения Господа, еврейского рода. С этой целью мужчина заводил себе множество жен, а сверх того, брал еще «работу на дом», – содержал тьму-тьмущую наложниц, количество которых для особо значимых лиц исчислялось тысячами. Где уж тут упомнишь, какая – твоя, а какая – соседа? Ясное дело, такое количество женщин на единицу мужчины природа просто не рождает, – для того и существуют «богоданные» войны. Уничтожая массу мужчин и детей в соседних племенах, иудеи пополняли свой генофонд новым отборным женским материалом, взятым «в лучших домах» врагов-соседей. Все – во имя рода, все – на благо процветания этноса. Впрочем, если верить Ветхому Завету, мужчины так много воевали, что их собственное количество таяло не по дням, а по часам, а посему на всех избежавших смерти воинов нередко хватало и своих женщин.

С политикой стремительного размножения хорошо корреспондируется Господня фраза, сказанная буквально сразу после сотворения мужчины и женщины: «Плодитесь и размножайтесь!». О грехопадении, ясно дело, речь тогда еще не шла. Все было освящено первичным Господним светом, и сексуальная жизнь, как и в языческом мире, позиционировалась как нечто святое и безгрешное, отражающее высший закон природы. Природы, созданной Творцом. Потому Он, сотворив сначала животных, а затем – людей (практически в один день со второй частью животных), сказал им одни и те же слова: «Плодитесь и размножайтесь!»

Никаким стыдом в ту мифологическую эпоху (до грехопадения) даже не пахло. Потому, вероятно, с таким достоинством мужчина «восходил на ложе» очередной женщины, подобно тому как петух «восходит на ложе» какой-нибудь, взятой навскидку курицы, оказавшейся в данный момент у него под боком. И «понесла» та курица, как «понесла» осчастливленная в свой звездный час женщина, ибо не напрасна оказалась ее столь малоценная земная жизнь…

Есть два момента в мифе о сотворении Богом человека (или два разных сотворения?). Первое (описанное в 1й главе Книги Бытия) – «языческое». Второе (2я глава) – «христианское» (?). В первом случае мужчина и женщина создаются одновременно, – что родственно языческому принципу цикличности. Во втором – их создание разделяется во времени: сначала идет мужчина, за ним – женщина. Не задавалась ли этими двумя «параллельными» сотворениями последовательность «круговой» языческой и «линейной» христианской историй?

При «втором» сотворении ни о каком «Плодитесь и размножайтесь» речи не шло, даже тогда, когда появилась женщина. Как сказано в Библии, после создания «человека» (под ним подразумевался мужчина) Господь дал негативную оценку его «одинокому» статусу: «…не хорошо быть человеку одному». И под этим девизом создал женщину. Для чего создал, почему нехорошо быть одному, – непонятно. Подчеркивалась лишь та мысль, что она «была взята от мужа», как «плоть от плоти» его. На этом основании Господь проводит уже внеязыческую идею: «Потому человек оставит отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт.: 2).

Здесь, по-видимому, речь идет уже о плоти души. Впрочем, творение Евы можно рассматривать в двух аспектах. Первый – как генетическое клонирование («кость от кости») с использованием губчатой костной ткани ребра. Второй – как символическое разделение единой ткани андрогинной человеческой души (и тогда «человек» 2й главы – уже не мужчина, а андрогин, ставший мужчиной лишь с появлением женщины). Именно эта «единая плоть» может рассматриваться, как плоть более близкая и реальная, чем плоть материальная, генетическая, плоть кровных родственников. Да это и неудивительно: плоть бессмертная не распадается и всегда остается с субъектом!  

Само подчеркивание большей близости для человека родства по «плоти души», чем по «плоти тела», является христианским по своей сути. Причем в отрывке о «христианском» создании женщины вторым планом уже включается «языческая» предыстория. Не сказав прежних слов «Плодитесь и размножайтесь», вполне естественных для «языческого», «полуживотного» человека, не ведающего стыда (тем самым как бы исключив размножение, как способ человеческой самореализации), Господь сразу упомянул «отца и мать», само наличие которых предполагает предшествующую языческую историю, развернутую в будущее.

Можно, конечно, сослаться на несовершенство записи библейского текста. Быть может, уже с первых глав в него вводились вставки, да и сами главы могли писаться разными людьми, разведенными друг с другом во времени. Но если принять весь данный текст за основу, понадеявшись на то, что хотя бы первые страницы Библии наиболее близки к «боговдохновенному» варианту, тогда нашим глазам предстанет колоссальная многоплановость первичного библейского мифа. Иными словами, некоторые несоответствия в библейском тексте можно объяснить простым недоразумением или спутанностью мысли автора, – такой возможности я не исключаю. Но в данном случае я предлагаю рассмотреть этот текст, как единое осмысленное произведение, и проанализировать его содержание именно с этой точки зрения. 

Строго придерживаясь написанного, приходим к следующему выводу. Создание женщины-2 (то есть описанное во 2й главе) аналогично зарождению христианской истории. При этом вторым экраном проходит история языческая (Господь упоминает отца и мать, как предков человека). Сам принцип размножения людей во 2й главе не педалируется, но и не исключается. Он просто выносится за скобки, как нечто малосущественное. На первый план выходят личностные отношения между мужчиной и женщиной как моногамной парой, представляющей собой некое андрогинное целое. «…Оставит отца и мать свою, и прилепится к жене своей» есть явно христианская, и даже более того: моногамная формулировка. Понятно, что она актуальна только в том обществе, где меньше заботятся о продлении рода, а потому и тема размножения здесь несколько стушевана.

Главное – чтобы мужчина и женщина любили друг друга (что возможно лишь при условии единства «душевной» плоти), и это важнее их любви к своим кровным родственникам, а вслед за тем – и привязанности к родовым традициям. Здесь, правда, есть одно «если только не», а именно: если только речь не идет о банальном физическом отселении от родителей, что уже само по себе дает бóльший простор для широкого размножения и заполнения бóльших пространственных территорий. Иными словами, «языческая» трактовка этой фразы тоже не исключена. Однако ее «христианская» альтернатива представляется мне более аргументированной. Ведь зачем бы тогда Богу понадобилось акцентировать внимание на идее «единой плоти»?

Отношение мужчины к женщине «христианской», на мой взгляд, Самим Господом постулируется как более высокое, чем отношение к женщине «языческой», и окрашено оно глубоким личностным смыслом. Даже более того: женщина становится «водителем» мужчины, ибо в библейской книге сказано, что он к ней (а не она – к нему) прилепится. Не сказано ведь: она пойдет за ним на край света (например), а сказано: он оставит родителей и прилепится к жене. К жене, которая, собственно, от него же и произошла. Стало быть, она – носитель некой новизны, качественно нового пути, на который он должен будет ступить при ее водительстве.

Женщина – как символ импульса, имеющего, по сути своей, мужскую природу… Сейчас я (готовьтесь!) приведу, наверное, не очень корректное сравнение, но я просто не могу от этого отказаться, ибо оно здесь весьма уместно. Речь идет о такой андрогинной сфере, как творчество. Творчество аналогично акту физиологической любви, осуществляемой на ином, более высоком плане. Творчество есть рождение нового в пределах человеческой души, в то время как размножение – рождение нового в пределах тела. Существует теория, согласно которой на уровне физического тела мужчина активен, а женщина пассивна; на уровне души активна женщина, пассивен мужчина. Поэтому мужчина оплодотворяет женщину в физическом мире (символически связанном с язычеством), а женщина мужчину – в мире душевном (связанном с христианством). В итоге женщина рождает детей, мужчина – идеи, образы, изобретения и другие продукты личностного творчества.

Мне могут возразить, сказав, что женщина тоже не лишена творческих способностей, в то время как мужчина ни при каких обстоятельствах (если только с ним не поработают хирурги) не родит ребенка. Отвечаю: жизнь тела более жестко детерминирована полом, чем жизнь души. Душа бессмертна и пола не имеет, а потому взаимоотношения мужчины и женщины на уровне души более свободны и могут в меньшей степени определяться половым полярностью конкретного человеческого субъекта. Чем более свободна человеческая личность, тем в большей степени ей открыта способность стать на противоположную точку зрения, реализовать свой внутренний андрогинный потенциал. Уровень женщины как Музы есть сугубо языческий уровень, при котором ее душа большею частью спит. Она не способна вынашивать и рождать, зато на уровне несознаваемых импульсов она дает направление мысли мужчине, который и рождает в творческой сфере.

Именно поэтому, вероятно, для рождения потомства особой любви не требуется (работает безличный закон полового влечения), а вот для поэта… ему необходима личность, необходима привязанность к одной избранной «Богине», отражающей вторую, сокрытую тайной часть его души. Языческая полигамия противостоит христианской моногамии таким же образом, как безличное начало – личностному, а идея продолжения рода и обретения генетического бессмертия в потомках – идее личностной любви и личностного бессмертия.

Интересная деталь: в 1й главе, где описано создание «языческой» пары людей, их имена еще не указываются. Имена появляются лишь во 2й главе, после творения «христианской» пары, а у женщины – даже в 3й, после ее «грехопадения». То есть тогда, когда она проявила свое личностное я. Имена животных (хотя речь здесь, скорее, идет о родовых или видовых именах, а не о «Барсике», «Мурзике» и т.п.) тоже появляются только во 2й главе (причем предварительно даются названия четырех рек, как четырех сторон света). Именно в контексте именования животных Господь пожелал создать для «человека» (кем бы он ни был) «другого»: «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему» (Быт.: 2). Вслед за этими словами и была создана «жена». А уже после создания «жены» появилось имя у самого Адама. Имя – знак личности, и оно символически поднимает человека над родом, над всеми общеродовыми детерминантами.

В языческом обществе каждый человек тоже получает имя. Тем самым постулируется его одушевленность. Душе не придается здесь особого значения, но она (душа) у него, тем не менее, есть и ее наличие всегда нелишне обозначить. Пусть это – еще не душа в христианском понимании слова, а так называемая «анима», животная душа, сближающая человека с миром живой (или животной) природы. Ибо в 1й библейской главе «душой живой по роду ее» считаются все животные, создаваемые Богом. Но именно в 1й главе при создании первых людей их дýши как раз не упоминаются. Речь о «душе живой» человека заходит только во 2й главе, в момент (условно) повторного создания человека.

По поводу двух разных творений существуют некоторые спекуляции. Наиболее известная из них – предание о том, что первой женой, созданной одновременно с Адамом, была Лилит. Но она оказалась слишком своевольной, «не захотела жить его интересами» и была отбракована Самим Господом. А вместо нее была, якобы, создана Ева, но уже по иной технологии. Не берусь обсуждать эту версию, поскольку соответствующий текст в Библии отсутствует, а я иду (пока) лишь строго по линии библейского сказания.

Возможно, поначалу Господь видел в созданном Его руками человеке то же животное («аниму»: «душа живая» = «душа животная»), с единственной разницей: человек должен был править животными, «владычествовать» над ними. И, естественно, вопроизводиться сам, подобно животным. Это – 1я глава. Во 2й главе речь идет уже не о господстве человека над животными (власть есть обратная сторона послушания и рабства), а об именовании человеком животных (именование есть выведение личностно-неповторимой сущности). И только после этого он получает право на появление «другого», а вслед за тем – и свое собственное имя.

Воспроизведение человека, как я уже говорила, не постулируется во 2й, «христианской» главе, но (само собой) подразумевается в контексте упоминания «отца и матери», как об этапе, условно предшествующем появлению Адама и Евы. Нигде в Библии не говорится о размножении как результате грехопадения. Речь идет лишь о «болезни» женщины в беременности и рождении ребенка. Сама же беременность не провозглашается злом или знаком зла. Злом, кстати сказать, средневековый христианский клирос считал любовь и получение сексуального удовольствия в момент зачатия ребенка. Если муж совокупляется с женой лишь ради воспроизведения потомства и не испытывает при этом ни чувств, ни эмоций, – это считается добром. А вот как только появляется любовное желание, томление и т.д., – вот здесь-то и грех, от которого следует очищаться. Христианские служители, к слову сказать, за двухтысячелетнюю историю своей религии совершили массу ошибок, и в данном случае речь идет об одной из серьезнейших, но об этом лучше говорить в отдельном исследовании…

Так что, в общем и целом, на «языческий» смысл размножения, отмеченный в 1й главе Бытия, накладывается «христианский» смысл личностного становления, отмеченный во 2й главе. Тем не менее, едва лишь будучи обозначен, он тут же взлетел и воспарил, как бабочка, над общей библейской парадигмой «расплода и размножения», ожидая своего часа. Несмотря на отсутствие запрета на размножение во 2й главе, Адам и Ева оставались девственниками вплоть до того момента, когда они получили «кожаные одежды» и попали на землю. И уже здесь, с 4й библейской главы, начинается чистая «языческая» история «без стыда». Для начала «Адам познал Еву, жену свою; и она зачала» (Быт.: 4). На этом процесс познания мужем жены на долгие века (а, возможно, тысячелетия) и «зациклился», а само познание уже не поднималось выше пояса, за исключением «особых случаев», в конечном счете повлиявших на ход мировой истории.

Ценность женской жизни в ветхозаветном человеческом обществе была поистине мизерной. Складывается даже впечатление, что смерть какого-нибудь осла была для хозяина куда большей утратой, чем смерть одной из его жен. Жен он мог набрать себе сколько угодно, а вот осел… о, какой это был осел! Как он восторженно ревел и преданно махал своим куцым хвостиком на закате дня, радуясь возвращению домой своего уставшего от праведных трудов хозяина!

Мужская жизнь ценилась несравненно выше. По-видимому, человеком считался лишь мужчина, а женщина – разновидностью домашнего животного, не очень полезного, но, тем не менее, нелишнего в хозяйстве. И тому есть масса примеров. Мне запомнились два эпизода, родственные вначале, но различные в конце.

В первом эпизоде рассказывается, как в одну еврейскую деревеньку, ближе к ночи, попал некий странник, которого согласился приютить кто-то из местных. Узнав о госте, к аборигену стали сходиться соседи с явно агрессивными намерениями. Испугавшись за жизнь мужчины, хозяин, в лучших традициях Кавказа, высказал готовность защищать его до последней капли крови. Но при этом он сделал попытку решить проблему полюбовно, выйдя к товарищам и предложив им, в качестве выкупа за своего бесценного гостя, двух своих юных дочерей, «не знавших мужа». Каков отец, каков защитник? И можно бы было сей «геройский» поступок отнести за счет того особого уважения, которым пользуется на востоке гость. Можно было бы предположить, что дело – вовсе не в том, что он мужчина, а дочери хозяина – женщины (т.е., низший класс). Но нет! Ибо затем следует куда более душераздирающая история с трагическим концом. Она и расставила все точки над і.

Излагаю вторую историю. Некий мужчина поссорился со своей наложницей, и она ушла домой, к своему отцу. Покинутый мужчина почувствовал дискомфорт и отправился за ней, чтобы вернуть ее. «Хорошо посидев» с ее отцом, ближе к вечеру он взял подругу за руку и повел к себе домой. В пути их настигла классическая ночь, и они нашли ночлег у одного обитателя селения, которое в то время проходили.

Естественно, сразу собрались соседи: «А ну-ка, выводи его, мы его познаем!» Что под этим подразумевалось, непонятно (в библейских текстах под познанием, как правило, подразумевался сексуальный акт), но явно это познание не пошло бы на пользу ночному гостю. Во всяком случае, и гость, и хозяин не на шутку испугались. И тогда хозяин, в лучших традициях иудейских домов, выходит к соседям и говорит уже знакомый текст примерно следующего содержания: «Ребята, все в порядке. Вот у меня есть маленькая дочь-девственница, да у гостя есть женщина. Хотите, – берите их, а этого человека не трогайте. Для меня сохранение его жизни есть дело чести». Но непрошенные гости не сдаются. Они не хотят женщин, даже непорочных. «Нет, – говорят, – выводи гостя, мы желаем познать его».

Сделка не состоялась. Тем не менее, «этот человек» (имеется в виду постоялец столь гостеприимного хозяина) берет за руку свою женщину (хоть девочку, по счастью, пожалел) и спокойно выводит во двор, предоставляя в полное распоряжение уже отвергнувшей ее толпы. Сам же спокойно заходит в дом и закрывает за собой дверь. «Вот, – дескать, – нравится – не нравится, а больше мне предложить вам нечего». Такой вот рыцарский поступок, непонятный, конечно, с точки зрения средневекового христианского представления о доблести и чести. Да и не только средневекового. И здесь уже фактором гостя не прикроешься, поскольку сам гость столь нехитрым способом защищал себя, – за счет другого. И не просто другого, а другой, – слабой женщины, которая не может за себя постоять! Язык библейского текста, описывающего все это непотребство, поражает своей бесстрастностью, словно речь идет о чем-то совершенно естественном, обычном, само собой разумеющемся и вполне рациональном. Например, о жертвенном барашке, согласно договору иудеев с Богом, заменяющем собою человека…

Толпа пошумела-пошумела, поняла, что здесь ловить ей больше нечего, да и приняла «искупительную жертву». Пока хозяин с гостем мирно спали в своей уютной хатке, вся местная мужская часть общины всю ночь «познавала» несчастную женщину. Под утро, истекая кровью, она доползла до порога «гостеприимного» дома и осталась там лежать, не в силах подняться. Когда изрядно отдохнувший гость открыл поутру дверь, он увидел у порога свою верную подругу, – вернее, то, что от нее осталось.

– Вставай, а то простудишься, – вероятно, пошутил он и принялся ее поднимать. – Что разлеглась? – нам пора идти. Не видишь: солнце встало?

А она была мертва. Историю на этом можно было бы закончить, но дальше следует такой пассаж, что я не могу не задержаться на ней еще какое-то время. Как громом пораженный, стоял мужчина и в неподдельном отчаянии (!) смотрел на свою растерзанную подругу.

– О, горе мне! О, моя бесценная и дорогая! Что же они с тобой сделали! О, они мерзавцы! О, таких вещей не прощают! О, я отомщу за тебя! Я этого так не оставлю!

И здесь просто хочется посмотреть ему в глаза и задать совершенно естественный вопрос, приходящий в голову первым:

– А что же ты думал, когда выставлял ее на улицу вместо себя? На что ты вообще рассчитывал? И какое право теперь ты имеешь обвинять кого бы то ни было, кроме самого себя? Что ты сам сделал, чтобы этого не произошло?

Вопросы, вопросы, вопросы… Душа древнеиудейская – если не потемки, то, как минимум, глубокая тайна для дальнейших поколений…

Затем этот господин разрезает тело своей ненаглядной, столь жестоко и вероломно убитой, на двенадцать равных частей и аккуратно рассылает их по адресам всех двенадцати колен Израилевых. «Вот, – дескать, – смотрите, какой произвол творится на просторах нашей великой родины». Наверное, все-таки, частей было одиннадцать, поскольку всех колен двенадцать, а обвинялось при этом одно из них, Вениаминово. Но, если верить Библии, все они там были одним миром мазаны…

И вот, полные справедливого негодования («Человека убили!»), поднимаются иудеи, чтобы обратить свой праведный гнев против негодных вениаминцев. Война была долгой и кровавой. Погибли, по Библии, включая обе стороны, сотни тысяч людей, вырезаны были поголовно все женщины и дети колена Вениаминова (а они-то при чем?). Такую вот жестокую месть за свою погибшую подругу придумал этот милый человек. И вот в какую, стало быть, цену он поставил свою жизнь (!). И дело здесь, по-видимому, не в его личных моральных качествах, оставляющих желать лучшего, ибо вся эта грязная история подается в Книге Книг как типичная и весьма назидательная. Обвиняется кто угодно, но только не первоисточник конфликта. Напротив, его поведение рассматривается как вполне справедливое и логичное.

Закончилось все не менее удивительно, чем началось. Загнав всех оставшихся мужчин-вениамитян в одну большую пещеру, оставалось совершить последний марш-бросок, чтобы разом уничтожить все поголовье зарвавшегося колена. И тут в народе Израиля проснулись родственные чувства:

– Да как же это так, чтоб с лица земли исчезло целое еврейское колено? А вдруг, это не понравится Господу? Да и жалко их: братья все-таки… А, ну их, пусть живут.

И тут рождается новая проблема:

– Постойте, братья, так мы же им жен не оставили! Как же они будут плодиться и размножаться? Где набрать столько жен?

Община посовещалась, и вдруг кого-то осенило:

– А все ли колена участвовали в акции? Не было ли такого, которое отлынивало от дела?

– Точно, было! – обрадовано откликнулся чей-то голос.

– Кто такие? – грозно вскинули брови товарищи.

– Да вот от колена такого-то не было представителей. Ни на совещание не приходили, ни в операциях не участвовали.

– Ах, вот оно как! Оторвались от общества? Противопоставили себя коллективу? А давайте-ка их сюда!

Решение было простым и на редкость рациональным: уничтожить все мужское население, быть может, первого иудейского колена с миролюбиво-христианским сознанием, а всех его женщин отдать в жены уцелевшим мужчинам Вениамина.

Сказано – сделано. Пацифизм в те времена не поощрялся. Правда, даже после этой «справедливой» резни жен для Вениамина все равно не хватало (женщин ведь всегда требуется на порядок больше, чем мужчин!), но этот вопрос тоже решили «полюбовно». Вокруг Израиля и Иудеи живет так много «гнусных» соседей-иноверцев, что недурно бы позаимствовать женщин у них. Тут как раз и «богомерзкий» праздник подвернулся, когда все языческие девушки совершают традиционный обряд у реки. Согласно хорошо продуманному плану, вениаминцы в нужное время подстерегли их всех разом и внезапно «взяли себе в жены», восполнив, таким образом, весь необходимый женский баланс в своем роду.

Читателю может показаться, что я пишу все это с одною целью, – посмеяться. Вовсе нет. Да и вряд ли все описанное в Библии можно воспринимать на веру: это могли быть не реальные события, а просто народные легенды («боговдохновенные», однако), которые символизируют рост и становление еврейской народности и ее национальной идеи. Но уже одно то, в каком ключе подаются подобные истории, говорит о многом. О типичном и общепринятом, о должном и желательном, о справедливом и несправедливом (по мнению той же иудейской общины). 

Все сводится к тому, что в «языческом» обществе иудеев любовью даже не пахло. Не было уважения к женщине, как к равному партнеру, а, стало быть, отсутствовало и самоуважение у мужчины. «Прах» – и «прах», чего уж с него взять? Когда мужчина брал в жены женщину, он «восходил на ее ложе», и она «зачинала». На этом их взаимоотношения заканчивались. Едва ли не каждый день мужчина «восходил» но новое ложе и «познавал» новую женщину, а дальше Ветхий Завет аккуратно перечислял, кто из этого соития был произведен на свет. Это – едва ли не главный аспект Библии. «Плодитесь и размножайтесь», – сказал Бог, и иудеи изо всех сил, сколько могли, плодились и размножались. Складывалось даже такое впечатление, что сие богоугодное дело они делали так же, как добывали хлеб свой насущный: в поте лица своего и с глубоким сознанием своей духовной ответственности за произведенный результат.

Душа, как средство связи тела с духом, мужской природы с женской, а, стало быть, как символ любви, познания и личностного самоопределения, в Библии, как я уже писала, не упоминалась. Вопрос о личностном выборе практически не стоял. Когда на страницах Библии и заходила речь о выборе мужчиной женщины, то основные критерии здесь были чисто внешними. За основу брались некие племенные качества, – качества, так сказать, добротной и пригодной к размножению человеческой породы.

Но по секрету я скажу вам, когда речь заходила о любви. О любви здесь речь заходила тогда, когда описывалась та или иная неприятность, постигшая человека, – а именно, отказ от своего небесного покровителя Иеговы. Вот как только человек имел несчастие влюбиться, так его избранницей обязательно оказывалась чужеземка, представительница иного, враждебного племени, с иною верой. И ее единственной целью, естественно, было не иначе как хулить и шельмовать «наивысшего» небесного Творца Иегову. Какая-то странная закономерность!

Евреям, как правило, позволялось жениться только на еврейках, дабы не осквернять свою одухотворенную кровь. Бывали, правда, исключения, которым были посвящены отдельные рассказы, но это – единичные моменты. И вот неясность: отчего так получалось, что едва лишь человек «прилеплялся» к чужинке, как тут же, враз, автоматически, он забывал родного Бога? Вот как любовь, так и во вред Творцу, так и измена Господу. Ну, не выдерживал Иегова конкуренции с женщиной! И крайне мало в Библии описано таких идиллий, где полюбил бы парень иудейский иностранку, посвятил ее в свою религию и жил с ней долго и счастливо. Как правило, именно она наделяла его своею злокозненной верой. Что бы это значило? Основанная на любви связь всегда завершалась духовным крахом Иеговы и выбором мужчины в сторону, обратную от Него. Неизменно. Или я преувеличиваю?

К слову сказать, в куда менее давние от нас времена (точнее, в прошлом веке) в новосозданной советской республике наблюдалась та же «иудейская» паранойя. Появилось столько «врагов народа», желающих задушить молодую прогрессивную идею коммунизма, что непонятно было, откуда вообще может взяться столько врагов у такой святой идеи? Откуда в людях столько мазохизма? Ну, не желали они лучшего! Постоянно выбирали какую-то дрянь! Причем сам «вирус зла», по мнению «экспертов», был очень живуч и передавался через всех родных и близких едва ли не до седьмого колена. Более того: нередко он настигал и соседей, и даже людей, лишь случайно прошедших мимо и коснувшихся плечом «пораженного». А уж за границей сей вирус летал столь густыми роями, что считалось немыслимым попасть за границу и не заболеть! Что уж говорить о браке с иностранкой? Да это был уже диагноз!

Любовь – христианское чувство. Понятно, что в стране Антихриста любовь к иноверцам, к «социально чуждым элементам», сама по себе исключалась. Нечто подобное было и в фашистской Германии. По-видимому, все объясняется 2й главою Бытия. Когда мужчина «прилепляется» к жене и идет за ней, в свои права вступает «христианский» Бог, а все остальные терпят поражение. Потому что Бог любви сильнее всех иных богов на свете. И не Сам ли Иегова ввел в Господний мир такой закон? Закон «единой плоти», который пробивает Его же собственное проклятие, данное Им (в Своем «языческом» эквиваленте) во гневе в ответ на «злодеяние» Евы. Я говорю о проклятии утверждения господства мужчины над женщиной: «…он [муж] будет господствовать над тобою» (Быт.: 3). Проклятии, наложенном на саму любовь

Открытость любви предполагает некую глубину человеческой личности, взгляд на другого не только извне, с оценкой его телесных достоинств, но и изнутри, с оценкой достоинств духовных и душевно-психологических. Любовь возникает лишь тогда, когда сам человек способен смотреть на другого, как на равного себе, как на возможную вторую часть себя. Ясно, что в обществе, где мужчина есть образ Божий, а женщина – лишь домашнее животное, любви между ними не только быть не может, но не может быть и любви к Богу, ибо любовь – не дискурсивное чувство, ограниченное конкретным местом приложения. Она всеобъемлюща. И если в одной из сфер она столь строго пресекается, то ни в одной из остальных ей не раскрыться в полной мере тоже. 

Любовь, как я уже сказала, есть чувство для равных партнеров. Так зачем Иегове любовь человека? Ведь Он глядит на него свысока, с позиции силы. А потому Ему нужна от человека не любовь, а страх, «страх Божий». Ему нужна покорность, послушание, неосмысленная преданность и верность. Ему нужно господство. Ведь именно о господстве шла речь в «языческой» 1й главе Бытия, когда Господь устанавливал законы отношений человека и животных. Это только во 2й, «христианской» главе речь зашла об именах, о каких-то проявлениях личностных связей…

На всю ветхозаветную часть иудейской истории наложено твердое языческое табу, табу господства Бога над человеком, человека – над животным, мужчины – над женщиной. Подумать только: в наказание за грех вкушения запретного плода Иегова наложил на женщину проклятие господства мужчины! Он проклял равенство полов, унизил женщину, придав ей фактический статус животного. Не проклял ли Он тем самым христианство? Не в этом ли – причина столь глубокой неудачи христианства в нашем мире?.. Ведь над ним и по сей день висит проклятие язычества, с которым оно столь яростно сражается, но увы! Язычество засело в нем самом, прошило начисто всю его ткань и щурится из всех возможных швов близорукими глазами неразличения… Из каждой поры христианской кожи проглядывает иудаизм и строит иногда смешные, а иногда – и дьявольские рожицы…

«Языческий» Иегова всячески демонстрирует свою силу и власть, и крайне редко – милосердие и добродушие. Кара за любое отступление, – не от истины, нет! – от маниакальной слепой преданности, от готовности ради Бога идти на преступление (которое, в свою очередь, является знаком отказа от Бога по самому факту нарушения законов, установленных Тем же Самым Богом), весьма сурова и настигает человека тут же, не сходя с места преступления. Та мстительность, с которой Господь насылает несчастья на любого отпавшего от Него человека, свидетельствует об отсутствии у Бога той силы, которую Он хотел бы, быть может, иметь. Это, в свою очередь, приводит к необходимости постоянно восполнять ее недостаток, устраивая при этом такие фейерверки, от которых содрогается земля и опасливо вздыхают духи в подземельях.

В христианстве принято считать, что Господь – сама любовь, и Его сила – в любви. В любви и прощении, – если только человек осознáет свой грех и раскается в нем. Больше ничего не надо. В раскаянии главное – сознание, осмысление и стыд за содеянное. Стыд есть знак отделения себя очищенного от себя прежнего. Вслед за этим приходит прощение и, как следствие, возвращение к человеку Божией любви, доступ к которой он сам перекрыл своим неблаговидным поведением. В иудаизме Господь «не ждет милости от природы», а берет ее Сам. Ибо человек априори не способен раскаяться: в нем (как бы) нет души и способности к осознанию греха. Функцию души, или сурового Судии запада, как я уже говорила, (весьма, – что нельзя не отметить, – ответственно) берет на себя Сам Господь.

Адам – вот первый христианин, первый человек, который взял ответственность на себя. Даже, вернее будет сказать, ее взяла на себя жена Адама. Мне когда-то встречалось чье-то высказывание о том, что Христос – это второй Адам (первый Адам был «ветхим»). Но я так не думаю: в моем представлении Христос вполне ассоциируется с первым Адамом, – в тот самый момент, когда у того появилась жена. Когда появилась любовь, за которой он пошел «на край души» и «впал во грех», нарушив Господне табу. Впрочем, именно таким был Господний план, согласно которому человек должен был оставить отца и мать и прилепиться к жене, став единой с ней плотью.

Итак, не только в первом иудейском мифе, но и на протяжении всей иудейской истории, которую можно проследить по книгам Ветхого Завета, обнаруживалась одна интересная закономерность. Едва лишь у человека появлялась любовь, как она тут же оказывалась «незаконной» и вела человека к фатальному грехопадению. И каждый раз Господь сурово за это мстил. Он не говорил: «Ладно, пускай его совесть замучит». Он совершал непосредственные действия (не ожидая услужливой помощи Дьявола), направленные на уничтожение «грешника». А под физическим уничтожением в иудаизме подразумевалось, как правило, уничтожение полное. Ибо не было речи о вечной жизни благодаря бессмертной душе. Душа – это уже любовь, а любви Иегова боялся, как, извините, черт ладана. Любовь – вне языческого мира, где добро соседствует со злом. Любовь этот преступный порядок нарушает, и зло теряет свою силу.

Не потому ли евреи не приняли Христа, что их устами говорил Сам Иегова? Сейчас очень многие «дослiдники» заверяют, что это – ошибка. Евреи, дескать, не при чем. В то же время, и Христос ни разу не заявил (по крайней мере, в Евангелиях нет ни единой строчки об этом), что он – от другого Бога, нежели Тот, Кто является Богом иудейской традиции. И, – странное дело! – говоря об Этом же Боге, он наделяет Его совершенно другими чертами. Так, стало быть, Господь из Ветхого Завета – и есть Господь Христа, Господь христианской любви и всепрощения?

Но чем тогда мы можем объяснить столь противоречивое поведение Иеговы, Его непонятную ревность, недостойную статуса Творца всего мироздания, Его многократные, как мы бы сейчас сказали, сделки с совестью и договоренности с Дьяволом? И как, с другой стороны, возможна любовь между Богом и человеком, как возможно богочеловеческое воплощение Христа, явившее собой беспрецедентный факт слияния двух, казалось бы, совершенно разных природ в одну? Быть может, Бог и человек – действительно одно, но на разных уровнях осознания? Развивается, растет человек, – развивается и растет Бог. Человек нуждается в Боге, – Бог нуждается в человеке.

Бог до грехопадения Адама и Бог после грехопадения, Бог первой и Бог второй главы, Бог иудейский и Бог христианский суть Один и Тот же Бог. Возможно, в нашем представлении Господь вначале отражал наше прежнее, языческое сознание, предполагающее принятие добра и зла, как двух равных основ бытия. А после грехопадения (коим можно назвать и явление Христа), Господь, подобно человеку, Сам очистился и принял любовь. Человек обрел бессмертие через душу, а Бог – надежду на очищение созданного Им мира от зла. Древо жизни есть древо цельного добра, цельной любви, но почему-то в Эдеме процветало и Древо познания… Неужели познание добра невозможно без познания зла? Неужели таков закон, установленный Богом? Тогда нам следует предположить, что и зло подчиняется Богу, а Бог и Дьявол – практически одно, тем более что весь ветхозаветный текст буквально вопиет об этом.

Нет, думаю, что зло не является творением Бога. Да и Сам Бог отрекается от предавшего Его змея, противопоставляя ему женщину. Женщину – как символ души? Как символ любви? Ведь именно любовь является единственным верным орудием в борьбе со злом. Любовь выводит человека в бессмертие. Вспомним миф, описанный Апулеем в книге «Метаморфозы, или Золотой Осел»: сын Венеры Эрос подарил Психее (душе) бессмертие, сделав ей целительный укол стрелою любви.

Там, где есть любовь к человеку, там возможна и любовь к Богу. Но вот любви к Богу без любви к человеку не бывает. Ибо Бог – это человек, а человек – это Бог. Это – две обратные поверхности одного и того же всекосмического зеркала, переключающего направление времен. Человек творит свое собственное представление об идеальном, – тем самым он творит своего Бога. В то же время, сама потребность творить идеальное говорит о присутствии в основе человеческой Божественной природы.

После грехопадения Адама Сам Господь, как будто, мог бы стать другим. Но другим Он, тем не менее, не стал и начал строить козни человеку. А если это был не Он? Если опустил человека на землю не Бог, а сам человек, ставший свободным не только от зла, но и от добра? Когда на протяжении ветхозаветной истории людьми руководил не Тот Господь, Который раскрылся в момент грехопадения, а именно Господь «до того», Господь 1й главы Бытия, Господь языческой стихии, то это вполне объяснимо. Но почему Бог 3й главы оказался снова «языческим»? Человек стал «христианским», а Бог – почему-то вновь «языческим». Почему, выражаясь современным языком, Он дал вдруг задний ход? Почему Иисус воскликнул на кресте: «Зачем Ты меня оставил?» Почему христианским миром овладел не Тот Господь, о Котором говорил Христос, не Тот, Кто раскрыл Свой божественный Лик в момент его воскресения, а другой, «языческий»? Почему христианство не стало христианством? Вот в чем Вопрос Вопросов, на который, как мне кажется, должна ответить Книга Книг…

Ну, кем был Адам до грехопадения? Вероятно, милым, беззаботным человеком, слез и горя не знавшим. Он ни за что не отвечал, ни о чем не беспокоился, ничего не стыдился. Был человеком только по названию. Он даже не был бессмертным, «одним из Нас», как выразился Бог. Бессмертным был лишь Бог. А человек мог жить столько, на сколько Господь «вдунул» в него дыхание жизни. Иными словами, жил не своим умом.

И вдруг – такой стыд, такой конфуз, такое бурное пробуждение сознания… Да и откуда мог бы взяться стыд, когда Адам практически ничего не делал, ни в чем плохом замечен не был, предосудительным не занимался, – кому, как не Богу, знать об этом первому? И все же темная стихия, которая открылась перед ним в момент его «греховного» прозрения, была отнесена им к самому себе и поразила его в самое сердце.

Если говорить о стыдливости наготы (как подает это дело Библия), то надо сказать, что телесно Адам ничуть не изменился. Стало быть, раньше его тело казалось ему воплощением совершенства, а теперь, напротив, он узрел в нем нечто неприемлемое, несоответствующее его идеалу, выпадающее из божественного плана. И первое объяснение, которое приходит в голову при данных обстоятельствах, – так это то, что он не был целостен, как человек. Он был мужчиной. Всего лишь мужчиной, – и в этом, вероятно, он узрел свое несовершенство.

В некоторых духовных учениях (исключая, естественно, иудейское) первичный человек представлен андрогином, муже-женским существом, неприспособленным, ввиду бессмертия не только души, но и тела, к биологическому размножению. Авестийская традиция, например, описывает первого человека (Гайомарда) белым и светящимся субъектом, по форме напоминающим человеческий мозг. На своем круглом, как шар, теле Гайомард имеет лишь семь отверстий, – вероятно, не для биологических отправлений, а для энергетической связи с высшим космическим Абсолютом. Да и отверстия эти, скорее всего, чисто символические. Впрочем, в «виртуальном» пространстве мифа символично все.

Последующее разделение андрогинного человека надвое мгновенно объективировало его, привязало к одной из мировых полярностей, в ущерб другой, вдруг ставшей тайной для его сознания. Вот эту-то другую, «утерянную» часть, с тех самых пор он начал смутно ощущать в себе, как память о блаженном единстве своих первородных начал: разума и чувства, воли и гармонии, стремления к творению и к сохранению, потребности в отдаче и в получении. И в этих условиях, конечно, само тело человеческое, несущее на себе печать разделенности, могло показаться Адаму уродливым, ибо даже форма его отражает столь печальный разрыв между двумя мирокосмическими основами бытия.

Но при чем здесь Адам, когда, согласно Библии, таким он и был сотворен? Почему саму причину этого разрыва он отнес на свой счет, если Господь, едва создав мужчину и женщину, напутствовал их сакраментальною фразой: «Плодитесь и размножайтесь»? Значит, так надо, так изначально заведено Творцом, – воспроизводить себе подобных? Не грехопадение здесь стало отправною точкой: человек изначально был смертным, «прахом земным», созданным с перспективой на хороший приплод. Бессмертие такого человека есть принципиальное бессмертие его физического тела, воспроизводимое в последующих поколениях, и не более того. Иначе зачем ему было размножаться? Нет, все-таки райский сад, как я погляжу, был поистине языческим местом…

Посреди Эдема стояло «христианское» дерево познания добра и зла, эта мина замедленного действия, которая рано или поздно должна была взорваться. Вкусив плода познания, человек вдруг устыдился, но не познание стало тому причиной. Познание не может быть причиной стыда, – причиною стыда является сознание своей греховности, отождествление себя с чем-то недолжным, непотребным, преступным и чужим в этом благословенном Господнем мире. Познание лишь освещает светом ясности прежде затемненный или позабытый факт космического грехопадения. Оно напрочь излечивает человека от «языческой» амнезии и нежелания что-либо знать. Только вступив на путь познания, человек перестает быть бессмысленно-пассивным животным и становится человеком, активным творцом своей новой жизни, свободной от зла. Той жизни, которую не смог предоставить ему «языческий» Бог (?).

Да и почему это Он решил, что грехом является познание зла, а не наличие зла? Почему наличие зла в раю не оскорбляет эстетических чувств Господа, а осведомленность человека об этом так глубоко Его возмущает? И почему Он не хочет, чтобы человек стал бессмертным, вкусив плода со древа жизни? Тогда, видите ли, он станет «одним из Нас», равным (читай: достойным любви!), а это не входит в Его планы относительно человека. Планы, быть может, и вовсе неплохие, если разобраться в деле поподробнее…

Нет, вкусив запретного плода, человек едва ли стал хуже. Напротив: он стал даже лучше. И главным свидетельством тому – все то же появление стыда. Стыд – знак проснувшейся совести, – а это уже «есть хорошо». Человек с совестью способен брать на себя ответственность. Сначала – за себя, а потом, Бог даст, и «за судьбы мира». Стало быть, познание – не грех, а способ избавления от греха, который прежде все райское общество старательно игнорировало.  

Но почему человек взял сей грех на себя? И почему взял человеческие грехи на себя Христос? Зачем ему было это делать, – ведь у Спасителя, согласно Евангелиям, была масса возможностей избежать столь жестокой казни. Но нет, – он упрямо восходил на Голгофу, зная, что в том есть особая необходимость. Это нужно было не только ему, не только человечеству, символически включенному в его тело, – это нужно было Богу. Тому Самому, Который есть Иегова (или Элохим?). Тому, Который в раю.

Тема Адамова «грехопадения» не единожды звучала из уст Христа. Вспомним притчи о «заблудшей овце», о «блудном сыне»… Их возвращение домой становилось праздником для тех, от кого они когда-то сбегали. И, более того: их ценность субъективно возрастала, в сравнении с ценностью «послушных» овец и сыновей. Хозяин овцы, например, оставлял все стадо, рискуя его потерять, и пускался на поиски одной-единственной, «заблудшей», чьей жизнью, казалось, можно было пренебречь. Отец «блудного» сына по возвращении последнего домой устраивал настоящий пир и потчевал ослушника такими блюдами, которых никогда не получал его добропорядочный, послушный сын.

Здесь – удивительный переворот сознания… Отец проникается большей любовью к «грешнику», хозяин готов заплатить всем стадом за жизнь одной, отбившейся овцы. Они чего-то ожидают от вернувшихся домой, и это что-то есть личный опыт избрания добра. Тот опыт, которого не имеют «по-язычески» послушные их домочадцы, не знающие ни раскаяния, ни стыда. Я вижу здесь прямую аналогию с «падением» Адама. И нет сомнений, что когда Адам вернется, Господь его с любовью встретит и скажет, что все было не так, как ему тогда казалось. Он скажет, что всегда ожидал свободного поступка человека. И, – более того, – Ему был нужен этот опыт, чтоб измениться Самому, очиститься от страха быть в любой момент поверженным. Когда уходит страх, уходят и табу, исчезает потребность в господстве и на смену ей приходит любовь.

Спаситель постоянно «водился» с мытарями и грешниками, ибо видел в них себя, а себя, тем самым, – в них. Он знал, что раскаянье и стыд есть путь к свободе ото зла, путь от господства к любви, от «языческого» Бога 1й главы Бытия к «христианскому» Богу 2й. Христос олицетворял собой все «Адамово» человечество, прозревшее разом свое прошлое и пожелавшего изменить свое будущее. И, подобно тому как Христа называют безгрешным, но взявшим грехи на себя, то же самое можно сказать об Адаме. Он стал называться грешником, но при этом был святым, совершив переворот, ведущий к очищению «языческого» Эдема, к очищению человеческого представления о Боге, к очищению человека и (быть может) Самого Творца.  

Так что не так уж он прост, наш «ветхий Адам». И было в прошлом человека нечто такое, о чем ему, по мнению «языческого» Бога, не следовало помнить (но следовало вспомнить в какой-то поворотный миг). У человека оказалось прошлое, – и дурное прошлое. Стыд есть знак рефлексии, а рефлексия – явление вторичное, предполагающее наличие предшествующего опыта, опыта движения с востока на запад. Открыв свою «западную» перспективу, человек ужаснулся и приступил к работе над ошибками, готовясь к последнему Суду. Только Суд даст ему право, подобно Солнцу, возвращающемуся с запада на восток, вернуться домой, к Небесному Отцу, светлым и сияющим, вновь неразделенным и целостным. Вернуться безопасною дорогой, свободной от соловьев-разбойников, усеявших его первичный путь с востока на запад.

…Языческим духом проникнуто мировоззрение всего востока, – не только иудейского, но и буддийского, даосийского, индуистского. В буддизме не приветствуется привязывание к прошлому или будущему времени, – основным признакам бытия подвижно-активного существования субъективной души. Во главу угла ставится лишь неподвижно-пассивное, объективное, – настоящее («здесь и сейчас») и вечность. Отсутствует не только категория человеческой души (вместо нее есть набор неких механических элементов, способных распадаться после смерти тела), но и представление о грехе, как объективной реальности. Грех – дело субъективное, дело веры. Веришь, что грешен, – грешен. Не веришь – иди, свободен.

Грехом в буддизме могут назвать разве что разделение на добро и зло. Смешение добра и зла – вот благо как для иудейского, так и для буддийского учения. Недеяние на востоке – основа основ. Человеческая личность – символ грехопадения. Поэтому так нежелательна душа, как интегрирующая единица, способная на самостоятельное проявление жизни. Возвращение к Основе Основ, упрощенно говоря, происходит без изменения качеств, без «прироста производства». Иными словами, минуя западный опыт самопознания. Точнее, опыт, конечно, есть, но рассматривается он, скорее, как момент заблуждения, временного умопомрачения человека, которое с обретением особой мудрости проходит.

В восточных трактатах, конечно, тоже упоминается опыт, но это – опыт ненужной майи, иллюзии сознания, без которого, судя по текстам, было бы намного лучше. И возврат «на круги своя» предполагается не к обретению нового качества жизни, свободной ото зла, а к тому же первичному неразличению. Ибо «нет ни добра, ни зла», а есть просто первичное, нераздельное, Нирвана, которая все в себя и поглощает, чтобы через какое-то время исторгнуть заново. Нирвана, как вместилище добра и зла, согласно буддийским представлениям, непобедима. Да никому и в голову не придет с ней бороться, ибо благим считается уже само отсутствие разделения не только на мужское и женское, но и на добро и зло. И лишь вредоносному человеческому сознанию, по упорной глупости своей, желается чего-то еще…

Мир так устроен, – заверяет нас Ветхий Завет, и ему вторят буддийские тексты, – что должно быть и добро, и зло. Нужно соблюдать лишь технику безопасности и не раскрывать этот ящик Пандоры, – тогда все будет ха-ра-шо: они это знают. Но Адам его открыл. Открыл его и Христос, – за что тут же получил от иудейских первосвященников «большое человеческое спасибо». Открыли его и неразумный Луций, – Золотой Осел из описанного Апулеем народного мифа, – и сопутствующая ему, в параллельном рассказе книги, человеческая душа Психея. Первому, если верить Библии, стало только хуже. Но остальным трем этот жизненный опыт пошел явно на пользу, а, как минимум, двое из них обрели бессмертие…

Ох, уж эта извечная людская любознательность, в образе «души живой» заложенная в нас Богом! В сказке о Луции человеку очень захотелось побывать в теле животного, – что он незамедлительно и получил. Каких только невзгод не пришлось ему перенести, прежде чем его расколдовала Изида-Венера, скормив ему несколько роз из своего чудесного сада! Зато он пережил настоящее духовное обращение и стал совсем другим человеком, символически посвященным в бессмертие: Луций стал адептом духовного учения Изиды и остался служить в ее храме. Иными словами, духовно слепой, безответственный и живущий лишь радостями бренной плоти человек прозрел и ступил на путь обретения бессмертия. А всему «виной» – его любопытство, готовность к эксперименту, его чрезмерная, «преступная» умственная активность, приведшая его в конечном счете к столь недурственным последствиям.

О Психее вообще разговор особый, ибо теперь она – богиня, олицетворяющая собою душу. А душа уже сама по себе – как «два в одном»: с одной стороны, она представляет бессмертное субъективно-человеческое начало, не разделенное на мужскую и женскую части; с другой, – начало женское, связанное с ночным светилом Луной, управляющей всей тайной, подсознательной сферой человека. Стало быть, душа – андрогинное и женское понятие одновременно. Быть может, здесь подойдет такое объяснение, основанное на библейском тексте: до тех пор, пока Господь не создал Еву, потребности в душе, как принципе андрогинной связи между мужским и женским началами, просто не существовало. Но едва она появилась на свет, появилась и необходимость связать ее с Адамом, а мужское начало соединить с женским. Поэтому душа ассоциируется не только с женщиной, но и с андрогинным, муже-женским состоянием целостного человека.

Ева одарила мужа личностным бессмертием, и он мгновенно стал, в какой-то мере, автономной единицей, менее зависимой и управляемой «из центра». Его тело утратило часть своей одухотворенности, зато обрело одушевленность. По-видимому, душа познаéт, а, стало быть, сражается со злом куда успешнее, чем дух.

Подобно Луцию, Психея является символом человека, прошедшего испытание смертью и ставшего бессмертным. И так же, как Луцию, ей в этом помогает богиня любви Венера. С той маленькой добавкой, что Психее удалось «отхватить» в мужья самого бога любви, сына Венеры Амура. Согласно мифу, известному в славянской традиции как сказка «Аленький цветочек», Психея вышла замуж «за неведому зверушку» и долгое время жила с ней, как сейчас говорят, «половой жизнью», и получала от этого большое удовольствие. Лица «зверушки» она не видела, – и это было главным условием оной.

Психея жила в языческом неведении и наслаждалась своим счастьем, счастьем мгновения, счастьем жизни «здесь и сейчас», в одном вневременном настоящем. Но вскоре в ней проснулось любопытство. Ей захотелось, все-таки, узнать, что за чудо-юдо делит с ней брачное ложе. А вдруг, это монстр какой, чудовище с телом змеи, скрученным в кольца? Правда, как можно было этого не определить наощупь, – я не знаю. Скорее всего, речь шла о том, что Психея не только не видела мужа по причине ночных свиданий, но и в ее сознании царила глубокая ночь: она вообще не имела никаких органов ощущений. Недаром украинский психолог В.А. Роменец квалифицировал тернистый путь Психеи к бессмертию как процесс последовательного обретения ею всего джентльменского набора психологических качеств человека, принятого современной наукой: ощущения, восприятия, памяти, эмоций, чувств, воли и мышления (уф, кажется, все!).

Кроме любопытства, девушкой руководил и затаенный страх, внушенный ей провокаторами-сестрицами (исполняющими здесь роль змея-искусителя): что, если ее возлюбленный – упырь с непотребной внешностью, несущий в перспективе не добро, как ей, быть может, кажется, а зло? Она не очень-то доверяла своим чувствам (которых, собственно говоря, у нее и не было): не все то золото, с чем приятно возлежать…

И вот однажды ночью, когда молодой муж после любовных утех забылся беспечным сном, девушка включила запретную лампу и осветила «темную личность» своего супруга. Ее глазам предстало само воплощение красоты и добра: нормальный мужчина приятной наружности, только с крыльями. Но они его не портили. Пораженная таким инсайтом красоты, Психея не могла оторвать взгляда от своего любезного супруга и, как это всегда бывает в подобных случаях, «сглазила» его. Капля масла из лампы упала на его плечо, – и пошло-поехало!..

– Ах, ты вот как? Ты меня не послушалась! Ты мне не доверяешь! Ты меня не уважаешь! Что ж, прощай, теперь нам нельзя видеться.

Все, как обычно. А тут еще оказалось, что о секретных шашнях своего сынка богиня Венера была не в курсе, и тут все открылось.

– Кто такая? Почему не знаю? Да она недостойна моего мальчика! Она – несчастная смертная! Вот я ей покажу, как соблазнять детей богов!

Когда Психея пыталась заверить ревнивую мамашу в том, что она любит ее сыночка, как самое себя, Венера (вероятно, усомнившись в том, что новоиспеченная соперница вообще имеет представление о сущности любви) решила устроить ей несколько убийственных испытаний, в которых крайне трудно было выжить. Все эти испытания Психея, с грехом пополам, преодолела, кроме последнего. Спустившись в подземное царство, где правит Прозерпина, девушка взяла у «царицы андеграунда» волшебную коробочку с «красотой», которую должна была, не раскрывая, отнести Венере. Но в пути не удержалась и поступила, как любая женщина перед витриной магазина с самыми красивыми украшениями.

– Хотя бы одним глазком посмотреть, – видимо, подумала она. – И вообще, почему ей можно, а мне нельзя? Почему одним все, а другим – «какое Ваше дело»?

И раскрыла коробочку. Дальше она уже ничего не помнила. Лишь потом ей рассказали, как все было. Ведь параллельно происходили и другие события. Пока она «поднималась в небо» и «падала в пропасть» в стремлении доказать свои права на возлюбленного, Эрос тоже не сидел сложа руки и совершал кое-какие шаги в ее направлении, но шел более надежным, административным (как мы бы сейчас сказали) путем. Вылечившись от ожога, он полетел к Психее и, первым делом, пробудил ее от смертного сна уколом своей «эротической» стрелы. Затем записался на аудиенцию к своему отцу Юпитеру и воззвал к его лучшим чувствам:

– Папа, вспомни, как ты сам был молодой!.. Хотя… Ты, конечно, и сейчас еще…

– Да, много ты знаешь, пацан… Вспомни ему, видишь ли… Нечего мне еще забывать! Я и сейчас еще о-го-го!..

Одним словом, убедил Амур Юпитера в том, что любовь – вполне достойное основание для того, чтобы легализировать свою связь с земной девицей посредством причисления ее к лику бессмертных. Так Психея получила официально заверенное старшим богом бессмертие и сочеталась законным браком с Амуром. Но теперь она была уже в здравом уме и твердой памяти. Так «языческая» поначалу Психея разом «христианизировалась».

А теперь вывод. Одним из отличительных свойств языческой природы, на мой взгляд, является «прямая» и (как бы) неодушевленная одухотворенность человека, как тела (дистанционное управление из Самого Центра, как можно было бы сказать в терминах нашего времени). Иными словами, язычество основано на «безличностности» человека. Вторым его свойством, вытекающим из первого, является ощущение тотальности кругового времени, которое связано двумя его формами, представляющими мир неподвижных объектов, – настоящим и вечностью. И третьим (возможно, самым главным) – строгое табу на разделение добра и зла. Без единства добра и зла нет язычества.

Третье – очень интересное свойство, и основывается оно, как я полагаю, на том, что добро и зло – категории оценочные, субъективные. Для них нет места в безличностном, объективированном мире. И пробуждение чувства стыда у Адама стало первым знаком появления у него не только способности отделять добро от зла, но и подлинно человеческого самосознания его свободной личности.

Анализируя первые главы Библии, я пришла к неожиданному для себя выводу о том, что безымянные авторы этой чудесной книги были или очень мудрыми людьми, или временами подключались к подлинному Гласу божественной истины. Ибо есть в рассказе о падении Адама такие пассажи, которые едва ли не открытым текстом говорят о том, что Сам Господь воспринимает вышеозначенное «спонтанное» происшествие в Эдеме, как нечто полезное и весьма желательное. Создается даже впечатление, что Господь играет с человеком в прятки, что они лишь разыгрывают вражду, а в глубине души дружны и солидарны. И если вспомнить слова молодого В. Соловьева, сказанные о человеке, как о «существе смеющемся», то, на мой взгляд, их с бóльшим основанием следовало бы отнести к Самому Богу. А вот слова более зрелого В. Соловьева «Человек – существо стыдящееся» в большей степени относятся к человеку. Поскольку Бог есть высший человек, Которому нечего стыдиться: Он бесконечно благ, но может вволю насмеяться, поглядывая на Свои, вначале донельзя тщедушные «образы и подобия», которые так раболепно наделяют Господа по-людски смешными качествами «совершенства»...