На главную страницу
Оглавление

Глава 5. Четвертый День Творения – христианство.  

 

Кардинальные перемены в мире начали происходить с приходом Иисуса Христа. С этого момента включилась первая чакра души анахата, а значит, актуализировалось бессмертное тело человека. Произошел грандиозный качественный переворот в духовном мире. Знаком бессмертия стали непорочное зачатие Христа Девой Марией и его воскресение. Поскольку Иисус не родился обычным путем, как все смертные, он не должен был и умирать. С приходом бессмертного Спасителя время «вытянулось в линию»: появился смысл в истории и появилась цель истории. Прежнее круговое время и ощущение бессмысленности жизни было жестко детерминировано смертностью человека, его невозможностью вырваться из круга воплощений, разве что контрабандным путем, бросив при этом на произвол судьбы оставшийся неочищенным мир. Есть некоторая парадоксальность в том, что бессмертие образует смысл, а смертность уничтожает его. Но этот парадокс разрешается очень просто, если вспомнить, что смертность предполагает бесконечность воплощений, бесконечность повторений одних и тех же ситуаций.

Феномен настоящего времени основывается на множественности его моментов, в то время как вечность связана с единственностью. То, что не повторяется, имеет смысл, поскольку содержит некую единичную, неповторимую ценность. Таким образом, смысл смыкается с вечностью, бессмысленность – с бесконечностью, с фактором постоянного повторения, характерного для кругового, или циклического, дохристианского времени. Ветхий Завет остается еще в круговом времени (хотя многие ученые считают иначе). Особенно стόит отметить в этом отношении книгу Екклезиаста с ее констатацией факта извечного круговорота повторений в мире. Согласно этой книге, все всегда возвращается «на круги своя» и нет ничего нового на Земле. Можно даже сказать, что Екклезиаст представляет собой просто образец проявления некой депрессивной идеологии подавленного своей смертностью и бесконечностью настоящего времени человечества. Сам бог Ветхого Завета Иегова содержит в себе как добро, так и зло, и он лишь выбирает, развертыванием какого из этих двух альтернативных вариантов духовного бытия ему заняться в тот или иной момент.

Четвертая чакра анахата расположена на позвоночном столбе на уровне сердца человека. Она связана с любовью и является базисом душевного тела, аналогом мулатхары в теле физическом. В анахате содержатся основные силы души. Главная заповедь христианства – «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Идея Богочеловечества – это идея достижения бессмертия через любовь, через чувство родства с Богом, признание человеком себя Сыном Божьим. Если в буддизме восторжествовало индивидуалистическое начало, которое не нуждается в помощи Бога, то в христианстве оно добровольно избрало связь с Богом: человек стал личностью. Я понимаю личность не в общепринятом смысле, – не как маску или личину, скрывающую истинную сущность человека, – а как диалектическое начало, содержащее в себе свою противоположность, свое зеркальное отражение. Личность – это продукт общества, результат многовекового опыта человеческой рефлексии, помогающей человеку правильнее понять самого себя, отталкиваясь от тех впечатлений, которые складываются о нем в среде окружающих его людей. Личность – категория объемно-зеркальная, и в ней раскрывается высший разум через осознание человеком всеобщей взаимосвязанности вещей и явлений природного, душевного и духовного миров. Осознание своего неразрывного единства с другими и Другим наполняет жизнь человека Смыслом и чувством ответственности перед ними и перед этим Другим (равно как и перед самим собою) за свою жизнь, за свои деяния в этой жизни. Поэтому самоубийство считается одним из самых страшных грехов: в этом акте самоуничтожения человек отказывается от того дара, который он получил от Бога, и от той обязанности, которую он должен исполнить в соответствии с задуманным Господом (и самим человеком) планом.

Христианская религия на небывалые прежде высоты поднимает человека. Как никогда в былые времена, растет его чувство собственного достоинства и самоуважения. Он постигает свое высшее предназначение, неслучайность своего появления на свет и принимает самое активное участие в общекосмической жизни. Двумя ногами христианин словно стоит на почве двух миров, вбирая в себя и объединяя в себе оба мира. Вот уж кто чувствует свое подлинное родство со всем сущим. Чувство любви ведет его к желанию «соборно» соединиться со всеми людьми, чтобы спасти не только себя, но и все человечество, весь внешний мир совместными усилиями. Если буддизм в основе своей есть религия субъекта и признает только субъективный мир реальностью (его, по существу, и не имея), объективный же – иллюзией, майей, продуктом работы сознания, – то христианство не бежит от объективного мира, признавая реальность и за ним. Христианство полнее раскрывает сущность субъективности, заложенной буддизмом: если буддизм опирается только на одну чашу весов, характеризующую исключительно человеческую индивидуальность, то христианство, не теряя самой этой индивидуальности, находит ей партнера из другой чаши весов, который помогает раскрыть ее внутренние, невидимые на первый взгляд свойства.

Для буддиста на первом плане – его собственное «я», все же остальное представляется ему иллюзорным. В частности, автор «Мистерий Шамбалы» Светозар пишет, что истинная цель всех достижений человека – пережить приятное эмоциональное состояние. А потому, согласно данному автору, не стоит в жизни к чему бы то ни было стремиться; достаточно просто напрямую вызвать у себя искомое эмоциональное состояние, вместо того чтобы идти к нему «обходным путем», посредством каких-то обременительных реальных действий и поступков. Нужно лишь искусственно синтезировать в себе готовый продукт этих действий, – положительную эмоцию. Главное здесь – само положительное самоощущение (гедонизм в чистом виде), и ничего не стόит больше делать. Это позиция субъекта, не знающего никаких ценностей вне себя самого и заботящегося только о себе. Ее, конечно, легко принять, если опираться на духовную парадигму мирового циклизма, согласно которой в мире никогда ничего не меняется и мир бесконечно пребывает во лжи иллюзий.

Для буддиста на первом плане стоит работа с сознанием. Никакой объективной реальности не существует, – считает он. Все в наших силах: что мы себе задумали, то мы и реализуем. Своими мыслями мы уже закладываем себе программу, которая осуществляется. Подумаем о себе плохо, как говорит преподаватель школы «Ветер Шаолиня» Басита, и уже тем самым создадим себе карму. Не будем думать плохо о себе – никакой кармы не будет, даже если мы совершим преступление. Иными словами, карму притягивают только угрызения совести человека. Если их нет – живите, люди, спокойно, ничего вам не будет. Скорее всего, здесь я увлеклась и пишу уже не столько о самом буддизме, сколько об учениях, проповедуемых ариями «левой руки» (по определению Ю. Каныгина), которыми кишат наши славянские просторы. Хотя… Знаете, в любом случае эти учения и учение Будды имеют нечто общее, и прежде всего, – приоритет субъективного, в своем «вульгарном» проявлении, над «аристократическим» субъективным, предполагающим все же необходимое наличие объективной реальности.

Вышеприведенное высказывание шамбалистов напоминает «страшную угрозу» обиженного ребенка: «Вот сейчас закрою глаза, и всем станет темно». И закрывает их в полной уверенности, что вместе с ним весь мир погружается во тьму. На самом деле свою карму мы получаем, если нарушаем закон космической справедливости, который как раз объективен и действует независимо от того, осознаем мы свой грех или нет. Более того, чувство совести, ощущение своей вины за содеянное является знаком того, что человек еще хранит свою связь с Богом, так как чувствует диссонанс между космической гармонией, звучащей в нем, и своим внутренним состоянием, побудившим его совершить некий неблаговидный поступок. Часть кармы он изживает в самом чувстве вины, в своих душевных муках, а потому для него еще не все потеряно и он еще сможет очиститься. Если же никакой вины человек за собой не чувствует, – значит, Ангел-хранитель оставил его. Тем не менее, свое наказание он все же получит, независимо от того, ожидает он этого или нет. Но если по-буддийски полагать, что души, в которой мог бы отпечататься неблаговидный поступок, у нас нет, а есть лишь сознание, из которого можно избирательно исключить любые мысли, вместе с памятью о дурном поступке, тогда действительно может возникнуть иллюзия, что, перестав о нем думать, мы начисто избавимся от его последствий. К сожалению (а скорее, к счастью), это не так, поскольку душа у нас все же есть, и в ней остается все, хотим мы помнить об этом или нет. В данном случае я привела пример доведенного до абсурда субъективизма, сдобренного неправильным пониманием принципов добра и зла.

В мире западном, где главнейшей религией для нас является христианство, превалирует закон объективизма. Само божественное начало подверглось объективации в земном мире, когда Иисус Христос как Сын Божий явился в мир в качестве объекта. Христиане предпочитают спасаться сообща, в соборном единении в Христовой Церкви. Если ты не принадлежишь к Церкви Христовой, – гореть тебе в вечном пламени ада. Как писала я выше, эта идея до абсурда была доведена бл. Августином, для которого человек – совершенное ничтожество, способное лишь на плохое, и только кто-то (а именно Господь Бог, если будет на то Его воля) сможет вытянуть его из грязи и спасти. Чрезмерный объективизм христианства проявил себя в утверждении отцов Церкви, что человек сам не спасется. Иначе, чем через Церковь Христову, в соборном единении со всеми своими братьями и сестрами во Христе, человек не получит отпущения своих грехов. И никакого иного пути к Богу для них не существует. Приходи в Церковь – тогда спасешься. Христиане слишком полагаются на помощь объективную, со стороны. Их спасает кто-то или что-то извне: Иисус Христос, Христова Церковь. О том, что лучшее спасение – в истине, в очищении человеческого сознания ото лжи, они часто забывают. Эзотерический пласт христианства, в котором содержится основополагающий для этой религии подлинный субъективизм, изумительно освещали лишь философы-экзистенциалисты (не путать с Хайдеггером, Сартром, Камю и т.п.). К ним относятся прежде всего мыслители русской религиозно-философской школы. 

Чакра анахата соответствует планете Меркурий. Меркурий известен из мифологии как посланец богов, несущий благую весть. Он связан с информацией, знаниями, передаваемыми с помощью слов, то есть вербально. И Евангелие от Иоанна начинается с фразы: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Здесь слово используется не как  mythos, по определению А.Ф. Лосева, – не в смысле Луны, – а как logos, в смысле Меркурия. Христа называли Логосом. Как уже указывалось, слово принадлежит к миру андрогинному, поскольку магическим образом связывает дух и материю, что соответствует замыслу христианского переворота в мире.

Близнецы – это восьмой знак для восьмого зодиакального знака Скорпион, и эта комбинация образует своеобразную «смерть смерти», а значит, приносит победу над смертью, воскресение. Близнецы связаны со знаниями,  информацией, и в том, что это – знак воскресения, – содержится глубокий сакральный смысл: в полноте знания заключена тайна бессмертия. Обретающий мудрость человек становится бессмертным, ибо возвращается в божественные сферы разума.

Близнецы – это воздушный знак, самый первый в воздушном тригоне знаков, а воздух – вообще самая «легкая» стихия. Поэтому Близнецы считаются самым детским в Зодиаке знаком, это – знак ученика. В своих проповедях Христос иногда приводил образ детей в качестве образца чистоты и подлинного восприятия мира. Но в то же время Близнецы содержат в себе информацию, вербальные знания, магическим образом побеждающие смерть. Кроме того, этот знак и соответствующий ему IIIй дом гороскопа являются местом нахождения и получения информации о наших ближайших родственниках – братьях и сестрах. Близнецы – знак равенства и братства, поскольку в качестве учеников все мы равны перед Богом. Именно это равенство  и братство и постулирует христианская религия.

Меркурий – планета начала «дэн», то есть не имеющая половой принадлежности, а Близнецы считаются бесплодным в плане деторождения знаком. Отсюда – и непорочное зачатие, и воскресение. В христианском мире, как нигде больше, появилось много мужских и женских монастырей, в которых «братья и сестры во Христе» ведут непорочную жизнь (во всяком случае, пытаются это делать). Если в зороастризме приветствовалось деторождение, что связано со спецификой Луны, то в меркурианском христианстве оно отходит на второй план и благословляется девственность «христовых невест». А сколько «христианских карьеристов» соблазнялось о ней! Видимо, в постулате таинственной и почти недоступной как для женщин, так и для мужчин, девственности заключена причина такой отъявленно зоологической ненависти многих христианских монахов к женскому полу. Ведь именно дерзостное наличие в нашем мире последнего всегда серьезно осложняло задачу соблюдения монахами заветной девственности, так что порой им приходилось даже идти на добровольную кастрацию, чтобы избежать плотских соблазнов. Тем самым они совершали тяжелый грех, – куда более страшный, чем те грехи, от которых они пытались себя уберечь. Ну что же, Бог им судья.

В системе духовных домов Джамаспа Луна управляет уже не Раком, а Близнецами (человек с высоким уровнем духовности получает информацию не в дискретно-логическом виде, как все остальные, а во всем мифологическом ее объеме, «паттернами» информации), а Меркурий в этой системе управляет Водолеем, – знаком сверхсознания, и в этой ипостаси Меркурий действительно несет благую весть. Это значит, что эзотерическая сущность христианства полностью раскроется в эру Водолея, когда включится духовная обитель Меркурия. Водолей – знак свободы и новых открытий. Когда Христос говорил: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными», – вероятно, речь шла о предвидении наступления эры Водолея. Тогда и будет окончательно исполнена миссия христианства.

     

Все религии не случайно возникали в определенное время, на определенной территории, при особых исторических обстоятельствах. Каждая религия – это новая ступень на пути к воссозданию Бога в человеке. С этой точки зрения, христианство – религия наиболее поздняя, а значит, в большей степени соответствующая духовным запросам современного человечества. Ее представителям только не следует вычеркивать все предыдущие духовные достижения, отраженные в более ранних религиях, иначе мы просто отключим свои нижние энергетические центры, и тогда высшие центры тоже полноценно работать не смогут.

Христианство – первая религия души, но это не значит, что мы должны отключаться от тела, пока оно является вместилищем души. Наработав последовательно все предыдущие этапы своего становления, раскрыв энергетические центры физического тела, мы можем приступить к работе с душой, подойти к теме бессмертия, теме конца времен.

В смертном мире представления о конце не было и не было цели движения. Теперь цель появилась – достижение Царства Божьего. У буддиста тоже есть цель – это Нирвана. Но, во-первых, Нирвана – это пустота, погашение сознания, а Царство Божие – это полная осознанность, полнота и просветление Бытия. Во-вторых, в Нирване субъект спасается от ужасов этого мира, сам же мир продолжает пребывать во зле. В Царстве Божьем просветляется и объективный мир вместе с человеком. Человек создает «Новое Небо и Новую Землю». Самосознание человека в Царстве Божьем будет полным, в то время как в Нирване его не будет вообще. Может быть, это и не плохо. Но в любом случае путь прямиком в Нирвану, минуя соединение с Богом и выполнение поставленной Им задачи – это неверная реализация своей свободы, безответственность и неблагодарность по отношению к нашему Создателю, который рассчитывает на нас и нашу помощь.

Четвертый зороастрийский гахамбар отмечается 27 августа, когда Солнце проходит 4йо Девы. Это – праздник Небесного Воинства, праздник мечей. «Не мир принес я вам, но меч», – сказал Христос, претворяя в жизнь, но уже на ином плане, заветы материнского зороастрийского учения. Если в дохристианскую эпоху борьба со злом велась в материальном мире Гетиг, то теперь наступило время Ритаг, и «меч», полученный Христом от зороастрийских волхвов, он направил на сокрушение врага уже в человеческой душе, в глубине субъективного «я» (вспомним его борьбу с искушениями злого духа в пустыне). Христианство – не менее воинственная религия, чем религия Зороастра, поскольку, подобно последней, отчаянно сражается со злом и не желает отсиживаться под защитой «недеяния». 

В день праздника Небесного Воинства стремились избавляться от всех своих страхов, в том числе от страха смерти, чему прекрасным образцом стал поступок Христа, не испугавшегося смерти. Эта дата также считается праздником хлеба и созревания плодов, днем исцеления и защиты.

Четвертый День Творения – создание Солнца, звезд и Луны. Поэтому соответствующее ему явление Христа сопровождалось таким небесным феноменом, как движущаяся по небу Вифлеемская звезда (по мнению П.П. Глобы, это была комета). Небесные явления предвещали рождение всех Спасителей и просто святых людей, однако наибольшую известность приобрело астрономическое знамение христианской эпохи, – Вифлеемская звезда, как символ нового учения Четвертого Дня Творения. Очень значимо и то, что в посвящении Иисуса участвовали зороастрийские волхвы, – а они все были астрологами, – «специалистами по звездам».

Читая Библию, нельзя не заметить глубокой связи между Первым и Четвертым Днями Творения. Они как будто взаимно отражают друг друга. Их объединяет один символ, – света и тьмы: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один»; «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; И поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, И управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четвертый» (Быт. 1: 3-5, 14-19). Мы видим, что четвертый день практически повторяет день первый, так же как первая чакра души является своеобразным аналогом первой чакры тела, а Бог-Сын – аналогом Бога-Отца. Именно четвертого Спасителя впервые стали называть Богом, Сыном Божьим.

Если в первый день Господь создал свет и отделил его от тьмы, тем самым сотворив сам принцип дня и ночи, то в четвертый день Он создал то, с помощью чего реально включаются день и ночь, а именно, – планеты и звезды. Поскольку Библия предполагает «многослойную» трактовку своего содержания, данную ситуацию можно рассматривать не только в буквальном смысле, – как создание Господом физических небесных тел, – но и в плане утверждения Творцом своих космических истин, которые фундаментируют сотворенное Им мироздание. Отделение света от тьмы есть принцип разделения добра и зла, положенный в основу первой мировой религии арийской расы. Четвертая же религия в этом отношении является неким уточняющим фактором, «наводящим на резкость» человеческий взгляд при постижении основополагающих истин духовного знания. Христианство привносит в мир информацию о том, посредством чего добро может быть отделено от зла. И судя по всему, христианству принадлежит право считаться наиболее «астрологической» из всех мировых религий, поскольку, согласно Библии, определяющим в плане установления духовной истины выступает фактор звезд как символ человеческого познания. Картина на небе отражает картину на земле, а также внутреннюю сущность обитающих на ней человеческих душ. Поэтому звезды (планеты) описывают истинное положение дел в нашем мире. Они есть как бы наше зеркальное отражение, наше второе я, необходимое нам для постижения своей целостной душевной природы. И возможно, именно потому так яростно многие отцы Церкви нападают на астрологию, что христианство по самому своему предназначению призвано довести человечество до предела времен, когда выйдет наружу все накопленное за его долгую историю зло? Кто знает: может быть, христианство отвращается от истины своего собственного существа лишь потому, что в его историческую «программу» изначально входит «выступление» на мировой сцене Антихриста, – что отразилось уже в самой мистерии казни нашего Спасителя.

      

На лекциях своей школы П. Глоба говорил о четырех Стражах времени и о символическом включении различных форм времени в связи с приходом очередного Саошианта-Спасителя и появлением новой религии.

Четырем Стражам времени соответствуют четыре звезды. В начале времен все звезды были благими, но со вторжением в благой мир системы зла некоторые из них были осквернены и стали носителями негативных энергий. Красный цвет звезды (показатель ее охлаждения) говорит о злотворности ее влияния на человека. Белый цвет (свидетельствующий о ее наиболее высокой температуре), напротив, указывает на благотворность этой звезды. Высокая температура – показатель «огненности», неоскверненности, поэтому она символизирует начало добра. Низкая температура –  показатель оскверненности в удалении от первичной огненности Господа Бога и вступлении в контакт со злом. Как я уже писала, дьявол не смог осквернить лишь огонь. Все, что он сделал, – это внесение в него противоречия в виде дыма. Это отразилось, например, в курении – осквернении не только Меркурия как планеты, связанной с легкими, но и огня. На Дальнем Востоке огонь оскверняют курительными палочками «благовоний». В христианстве – кадильницами-чадильницами. Все это скорее подпитывает сатанинский эгрегор, нежели способствует духовному просветлению.

Страж Настоящего времени Хауранга связан со звездой Мицар созвездия Большая Медведица. С приходом Зороастра Мицар изменил свой цвет с темно-красного на белый. Это было знаком того, что зороастрийская религия очистила форму настоящего времени.

Здесь следует пояснить, что в структуре гороскопа существует система четырех угловых точек: asc (асцендента), или восхода Солнца (символически он связан с 1мо Овна и Востоком); ic, нижней точки неба, или середины ночи (1йо Рака, Юг); dsc (десцендента), захода Солнца (1йо Весов, Запад) и mc, зенита, середины неба (1йо Козерога, Север). К этим четырем точкам привязаны и формы времени: асцендент, или точка личности, связан с будущим временем; ic, или точка предков, – с настоящим; десцендент, точка социума, –  с прошлым; mc, точка цели движения, – с вечностью.

Поскольку осквернение мира Ангра-Майнью началось в 1мо Рака, с точки середины ночи, связанной с предками и с настоящим временем, можно считать, что самой первой деформации подверглись наше физическое тело, наша генетическая память и наше умение жить в настоящем времени. Удар светлых сил при появлении Зороастра по системе зла был сделан в направлении Мицара и Хауранги, с тем чтобы очистить наши корни, нашу связь с предками. Отсюда – и «лунный» характер зороастрийской религии: необходимо было очистить первоисточник осквернения. Зороастр обеспечил нам магическую помощь, исходящую от предков.

Характерно в этом отношении высказывание зороастрийца П. Глобы: «Обращайтесь не к Богу, он вас не услышит. Обращайтесь к предкам, и они за вас попросят Бога». Подобное высказывание было бы немыслимым для христианина. Христос открыл нам прямую связь с Создателем через сердце, через сыновнюю любовь к Отцу. Человек установил свой личностный контакт с Ним. Теперь Господь Бог для нас стал намного ближе, чем наши предки. Можно даже привести несколько высказываний Христа на эту тему. Например, когда он находился в помещении со своими учениками, а его мать с сестрами была на улице, и ему сообщили, что снаружи находятся его родственники, то он ответил, что все его родные – возле него, это его братья по духу. Христианство считает духовное родство более близким, чем родство по крови. Второй пример: к Христу пришел молодой человек и сказал, что верит ему, готов идти за ним, но ему требуется немного времени, чтобы сходить домой и похоронить умершего отца. На это Иисус ответил ему: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Он сделал очень верное, с точки зрения астрологии, замечание, поскольку связанный с предками IV астрологический дом называется также «Могила» и определяет место последнего успокоения человека. Очень символично, что юноша заговорил о члене своей семьи в связи с его смертью. Иисус понял, что молодой человек не готов к духовному пути, так как полон еще забот о своей земной родне, несмотря на то что перед ним раскрылась истина родства небесного. Следовательно, он еще пребывает в энергиях настоящего времени, погружен в природу материального бытия и не открыт для будущего, для правильного восприятия миссии Христа, и его нынешняя попытка стать его учеником совершенно бессмысленна: он не сможет жить в новых энергиях.

Христос открыл прямой путь человека к Богу через самого себя, через собственную личность, и нет пути короче, потому что этот путь непосредствен. Человеческую личность символизирует не только Солнце, как ее основной энергетический потенциал, но и асцендент, – начало Іго дома гороскопа, который соответствует проявлению личности в социуме. Христианский теолог и философ-экзистенциалист С. Кьеркегор именно личностную позицию христианства считал главнейшей. В его понимании личность, индивидуальность человека неотделима от греха, представление о котором является краеугольным камнем христианства. «Грех зависит от индивида, – писал он в своей книге «Болезнь к смерти». – …Серьезность греха – это его реальность в индивиде… Да, именно отсюда исходит христианство – из догмата греха, а стало быть, и индивида… Суд (Dom)! Ну да! Мы хорошо знаем из опыта, что во время бунта солдат или матросов виновных столь много, что нельзя и вообразить себе наказание всех; однако когда речь идет о публике, этой дорогой и уважаемой элите, или же когда говорят о народе, то здесь не только нет преступления, но, как утверждают газеты, которым можно довериться как Евангелию и откровению, – это воля Божья. Откуда же вдруг такой переворот? Он неизбежен, потому что идея суда соответствует только индивиду, массы нельзя судить; их можно убить, залить их струями воды, льстить им, короче, сотнями разных способов обходиться с толпой, как с диким зверем, но вот судить людей, как зверей, – невозможно, ибо зверей не судят; каково бы ни было число подвергнутых суду, суд, который не судит людей одного за другим индивидуально, – это просто фарс и ложь» (67: стр. 339, 340, 342-343). Судить можно только личность или, как говорил Кьеркегор, индивида, именно потому, что точке 0° Овна и соответствующему ей асценденту, обозначающему проявление личностных качеств человека, противостоит и диалектически дополняет его точка 0° Весов и десцендент, определяющий суд над личностью как результат подведения итогов всего сделанного ею в течение своей жизни.

Асцендент, как уже говорилось, сообщается с формой будущего времени. Страж Будущего Тиштар связан со звездой Сириус созвездия Большого Пса. После прихода Христа Сириус поменял свой цвет с красного на белый, и в астрологических книгах начала нашей эры он стал описываться как благоприятная звезда, хотя до этого считался звездой с негативным влиянием. Таким образом, Христос открыл нам будущее, поэтому мы получили возможность видеть «конец времен», нашу цель. Фатум исчез, и будущее человека стало свободным, озарившись просветлением истины.

В настоящем же, каким бы благим оно ни было, тяжело сообщаться с Богом без посредников. В дохристианское время в полную силу работали только чакры физического тела, а значит, через контакт с предками, благодаря тождественности генетического кода, единственно возможно было общаться с высшим Абсолютом. У предков мы учимся приспосабливаться к жизни во внешнем мире, получаем все знания о способе выживания в нем. Их святой долг, – прежде всего, обеспечить нам жизнь на Земле, жизнь в физическом теле, в настоящем времени. Формула зороастрийцев – «Собирай сокровища как на небе, так и на земле». В те времена человечеству еще предстоял долгий путь духовного взросления. В зороастризме очень высоко ценилась человеческая жизнь (в отличие, например, от буддизма, где легко разбрасывались воплощениями, не экономя ни свою энергию, ни энергию тех, кто за это отвечает). Телу уделялось повышенное внимание. Назначались очень жестокие наказания за малейшие прегрешения человека. По телу даже судили об уровне духовности данного человека, а не только о его характере. На это указывала так называемая система сигнатур, или знаков на теле. В то время все, что было у человека внутри, – все достоинства и изъяны его души, – полностью отражалось на нем снаружи, – на его физическом теле. Существовала система хварн и антихварн, благодаря которой, лишь бросив взгляд на человека, можно было сказать, на что он способен: что можно ему доверить, а чего нельзя. Считалось, что человек с гармоничной внешностью, правильными чертами лица и пропорциональной фигурой гармоничен и в духовном отношении. Чем более неприятная и дисгармоничная у него внешность, тем в большей степени от него следует ожидать неблаговидных поступков. Болезни чаще всего считались расплатой человека за его грехи. Тело поражается тогда, когда поражен дух. Существовало представление, что человек болеет оттого, что позволил проникнуть в себя злу, стал «сотрудничать» с ним. Была, правда, и иная точка зрения: если человек отказывается от зла, которому раньше служил, оно «мстит» ему, поражая его физическое тело, но в любом случае поражение здоровья человека говорит о его, то ли нынешнем, то ли прежнем, плотном контакте со злом.

В дальнейшем знания о связи между духовностью человека и его телесными признаками были утрачены, да и, вероятно, после наступления нового религиозного времени такой непосредственной взаимосвязи между ними уже не существует. Сейчас в большей степени грехи человеческие отпечатываются в душе. На теле они могут и не проявиться. Зло сейчас во внешности мало уловимо. Поэтому в наше время тяжелым наказанием представляются уже душевные муки, угрызения совести, поскольку мы открыли Бога в самих себе. Общество стало более «гуманным».

Итак, настоящее время – это время, в котором мы живем, в котором работают одни и те же законы времени Зерван-Карана. Здесь все события повторяются, а значит, бурными темпами развивается наука. Иное дело – прошлое и будущее. Под будущим здесь понимается не то будущее, которое происходит во времени и ничем от настоящего, по сути, не отличается. Будущее – это именно нечто новое, Новое Небо и Новая Земля, иные законы, состояние одухотворенности человека. Прошлое – это тоже не то прошлое, которое было вчера. Это – изначальный благой мир до вторжения в него дьявола, жизнь в андрогинном состоянии Гайомарта. Прошлое и будущее – это некие переходные состояния между настоящим – Зерван-Карана, связанным с телом, – и вечностью – Зерван-Акарана, связанной с духом. Прошлое и будущее – это сумерки и рассвет, это место проникновения друг в друга двух миров – духовного мира Меног и материального мира Гетиг. А значит, прошлое и будущее имеют дэновское начало, это мир Ритаг. Горизонтальная ось гороскопа символизирует путь развития личности – от «я» к «ты», к нахождению андрогинной половины. Полное раскрытие «я» личности человека может быть лишь после осознания «ты», личности его партнера, представляющего собой то, чего данному человеку не хватает в себе самом (а точнее, содержится в нем на незримой глубине).

Вертикальная же ось – это ось объективного мира. Настоящее-вечность являют собой пассивную пару, отождествляемую с двумя мирами: миром материи и миром духа. В них нет жизни, так как любая жизнь субъективна и представляет собой самоорганизующуюся систему. Объективная ось гороскопа символизирует неизменный, довлеющий над всеми живыми существами мир как условие для их жизни, субъективная – активный мир вечно живой изменяющейся личности, постоянно созидающей что-то новое. Поэтому только ось прошлое-будущее способна менять мир. Ее предназначение – активное влияние на объективное бытие настощего-вечности и творческая трансформация его.

Если вспомнить бесконечную историю «Шахнаме» Фирдоуси, в которой перечисляются одни и те же события, происходящие на протяжении многих дохристианских веков и отличающиеся друг от друга разве что именами героев, которые в них участвуют, мы видим, что их поступки, интересы и желания, так же как и описание их внешности и всех характеризующих их личностных черт и качеств практически ничем не различаются между собой. Но уже с первых веков нашей эры круговое, внеисторическое время наших предков заканчивается и на смену ему приходит новая, осевая история, которую лишь теперь следует называть историей в подлинном смысле этого слова. Включается трансформационная субъективная ось человечества, и мировая история обретает цель и смысл, а человек – собственное предназначение и связанную с ним ответственность за судьбы мира. Отныне сам человек берет осуществление божественного замысла в свои руки, в результате чего изменяется окружающий его мир. Появляется невиданная прежде динамика, и все в этом мире становится осмысленным и направленным на достижение иного качества жизни.

Динамику горизонтальной оси 0° Овна-0° Весов определяют сами формы времени, с которыми они связаны. Будущее и прошлое, формирующие основу субъективного мира личности, дают человеку ощущение неукорененности, выброшенности из мира гармонического соразмерного бытия (настоящее-вечность). Человек не способен жить ни в настоящем, ни в вечности, он – постоянный поток, постоянный процесс стремления от начала к концу. Он историчен, так как несет в себе память (прошлое) и цель (будущее), что являет собой свойства живого разумного начала. В настоящий момент времени нет ни прошлого, ни будущего, и в настоящем, как, вероятно, и в вечности, никогда нет самого человека. Пытаясь жить в настоящем, он живет как бы вне своего времени, и это всегда дает ему стимул для своего самоосуществления, для движения к обретению собственного я.

Очень интересные мысли о настоящем и прошлом времени можно найти у Л.Э. Ванда и А.С. Муратовой, – авторов работы «Генеалогия культуры и веры: зримое и тайное» (28). По их словам, прошлое отличается от настоящего своей развоплощенностью, полным отсутствием «вещественности», сближением с идеальным (дематериализованным) бытием. С одной стороны, прошлое наполнено определенным содержанием, а с другой, – оно все же бесплотно. Оно находится как бы между двумя мирами (то же самое можно сказать и о будущем). Прошлое и будущее в нашем представлении обладают качествами идеального, превосходного состояния бытия. Находиться в прошлом и будущем человек способен только «идеальным» образом, – то есть в своих мыслях. Вспоминая прошлое или моделируя будущее, человек воспроизводит самое главное, составляющее основу содержания былых или будущих событий. В прошлом и будущем человек прикасается к сущности вещей, очищенных от поверхностных наслоений не самого лучшего образца, которыми изобилует настоящее. «В настоящем есть вещественность, неотделимая от внешнего, «объективного» мира, – утверждают Л.Э. Ванд и А.С. Муратова. – …Когда человек «живет будущим», он отвергает настоящее не как таковое, а как неправильно овеществленное» (28). Иными словами, прошлое и будущее человек видит «духовными очами», под корректирующим взглядом которых события и явления освобождаются от неизменно пронизывающей их в настоящем скверны. Прошлое и будущее, таким образом, есть формы времени, обладающие противоядием от зла.

Создавая наш божественный мир, Господь Ахура-Мазда совершил первичный акт творения в 1м° Овна, зачиная первую мировую эпоху. Поскольку начало Зодиака определяет будущее время, можно сказать, что любое творение имеет замысел, которому предстоит воплотиться в будущем. Не менее активна и эпоха Разделения, связанная с 1м° Весов, определяющим прошлое. В этот период будет происходить окончательная битва сил Света с силами Тьмы, и после победы первых мир освободится от зла и будет восстановлено первичное благое состояние Вселенной. Настоящее же, определяемое 1м° Рака, в свое время впитало в себя все мировое зло, когда Ангра-Майнью вторгся в нашу систему. Настоящее пассивно, так же как вечность 1го° Козерога, в котором все мироздание достигнет своей конечной цели, после чего ему уже не к чему будет стремиться. Вечность и настоящее пребывают в своей собственной органике, в то время как будущее и прошлое существуют иным, «умозрительным» способом, что и отражает природу человека как разумного и деятельного существа.

По словам П. Глобы, следующий Саошиант откроет нам прошлое. Стражу Прошлого времени Шатаваэшу соответствует звезда Антарес созвездия Скорпиона. Антарес символизирует сердце Скорпиона. Сейчас это – звезда черной магии и сатанизма. Вместе с Альдебараном она входит в так называемую «ось катастроф»: когда транзитные планеты включают эту ось звезд, в мире часто происходят катастрофы и другие тяжелые события. Скорпион, как известно, стал причиной гибели Фаэтона, – планеты, которая управляла знаком Весов. Весы же – это знак, связанный с прошлым временем.

Временно функции хранителя прошлого взяла на себя благоприятная звезда Вега из созвездия Лиры. И каким-то образом, считает Глоба, новый Спаситель с помощью Веги должен восстановить Антарес и очистить наше прошлое. Только после этого станет реальным истинное раскрытие будущего. А до тех пор наше восприятие этого будущего остается неполноценным. Христианство в том виде, в котором оно замышлялось, не было еще реализовано в мире. Полной его реализации будет способствовать новый приход Христа, который откроет прошлое.

Прошлое неразрывно связано с будущим, находясь с ним на одной оси зодиакальных координат. В подтверждение этому можно привести отрывок из текстов Авесты. Гимн под названием «Тиштр-яшт» (то есть гимн Стражу Будущего времени Тиштару) прославляет звезду Тиштрию, под которой подразумевается Сириус в созвездии Большого Пса. Как пишет комментатор «Авесты» И.В. Рак, Тиштрия управляет дождем и вообще всеми водами (вспомним христианское крещение в воде). «В яште излагается миф о борьбе Тиштрии в облике прекрасного златоухого и златоуздого коня с дэвом засухи Апаоша (чье имя и может означать буквально «Высушивающий» или «Отвращающий воды»), выступающим в образе черного облезлого и паршивого коня… Одним из спутников Тиштрии является звезда Сатаваэса (Шатаваэш, Страж Прошлого времени. – О.Л.) (досл., видимо, «Обладающий силой ста мужей), … отождествляемый с Альдебараном или Антаресом (все-таки Антаресом. – О.Л.). Он является распределителем дождей, производимых Тиштрией» (3: стр. 250). Как видим, оба Стража времен упоминаются вместе. Они необходимы друг другу и плодотворно сотрудничают вдвоем. «Радости звезды Тиштрии блестящего, благодатного и Сатаваэсы, полнящего воды, сильного, созданного Маздой, – молитва и хвала, радость и слава», – сказано в «Тиштр-яшт» (3: стр. 250). Все это говорит о том, что христианство сможет полностью раскрыть свою миссию лишь со следующим приходом Христа, когда восполнится утраченная благодать прошлого времени: Тиштрия образует дожди, Сатаваэса же их распределяет, то есть «наводит на резкость» христианские истины, делает их познание и понимание доступным для всех.

Проводя аналогию между двумя парами включений божественных энергий в земном мире (первым-вторым и четвертым-пятым), я могу сделать следующее предположение. С вечностью и ее Стражем Ванандом связана звезда Фомальгаут из созвездия Рыб. Она считается очень доброй, благоприятной для всех начинаний звездой. Если допустить, что такой она стала в момент прихода на Землю первых ариев, тогда принесенный ими Космический закон Таро включает вечность. Для объективации этого закона появился Зороастр, очистивший противостоящее вечности на вертикальной оси гороскопа настоящее. Он освободил от темных сил центральную звезду созвездия Большой Медведицы, связанного с ариями, – Мицар. Благодаря открытию настоящего, Юга, появилась возможность полной реализации вечности, Севера.

Теперь же включается другая ось гороскопа, – горизонтальная. Она определяет эволюцию личности и содержит в себе пару Восток-Запад или будущее-прошлое. Поэтому следующий Спаситель откроет прошлое, и тогда получит истинную реализацию будущее. Очистится Антарес, и Сириус сможет дать нам то, ради чего спускался на землю Христос. Христианство, как и зороастризм-маздеизм, – религия «двойного открытия». Христос говорил о своем следующем приходе в терминах полной реализации того, что он совершал еще в первый раз, – воскресения умерших. Но это уже будет воскресение не в том буквальном понимании, как это было продемонстрировано им в его первый приход на примере врéменного воскресения Лазаря, а настоящее воскресение, исключающее возможность последующей смерти человека. Следующий Спаситель, по-видимому, рожден уже не будет, поскольку Христа нельзя считать умершим: он воскрес и обещал вернуться к нам снова. Он появится уже в зрелом возрасте, а возможно, даже в иной форме, и призовет нас всех на последний Суд.

Целостное, состоявшееся христианское учение – это учение, включающее ось развития личности и объединяющее Восток и Запад, так же как учение Авесты реализовало в свое время ось развития Космоса и объединило Юг и Север. Где-то между ними находится учение Будды как переходная ступень между Космосом и Личностью, с той, однако, особенностью, что буддизм полностью игнорирует вертикальную ось объективного мира и посвящает себя исключительно духовной эволюции горизонтальной оси субъекта, отказываясь при этом как от «мира» и объективного бытия, так и от эго субъекта и бытия субъективного. Нигилистическое одновременное отрицание и отрицание самого отрицания открывает ему путь в ничто Нирваны. Это учение заложило основы самостоятельной работы субъекта над собой и актуализировало его отнюдь не небытийственную волю. Можно сказать, что буддизм практически отождествил вертикальную ось с горизонтальной и переместил их обе куда-то в сторону срединного мира свободы небытия. Но это случилось именно потому, что в тот период в Космосе происходило реальное переключение энергий, и все проблемы макрокосма стали решаться через микрокосм человека. Буддизм просто стал сжигать за собой все мосты, чтобы полностью отдаться новому делу раскрытия иного мира. Так, собственно, и должен проявляться дух (третья, верховенствующая над первыми двумя чакра). Ведь мир духовный, как я писала в Iй части данной книги, имеет иной способ существования, нежели мир материальный, и практически не проявляется привычным для нашего восприятия образом. Вот и буддизм рекомендует своим сторонникам «самоуничтожение» в этом проявленном мире, который для мира духовного – действительно иллюзия, поскольку существует иначе, чем последний. «Моя твоя не понимайт» (из интернационального фольклора).

Если зороастризм стал религией, постулирующей борьбу Света и Тьмы в Космосе, где человек играет вторичную роль, ибо в те времена вырабатывалась энергия вертикальной оси и объективного мира, то христианство перевело эту борьбу в мир субъективный, внутрь самого человека, это – борьба Света и Тьмы в его собственной душе. Между зороастризмом и христианством стоит буддизм, который в борьбе не участвует: вся его энергия уходит на «построение» личности ради ее последующего уничтожения. Христианство же стало первой «живой» религией, в которой основной целью Господа Бога является человек. Основа его личности есть любовь. Личность развивается в сторону постижения своей андрогинной сущности через самопознание и любовь. Вот в чем разница между «вертикальным» развитием Космоса, где человек предстает, прежде всего, как объект, живущий в материальном мире и подверженный смерти, и «горизонтальным» развитием человека. Развитие космоса предполагает смерть (в точке настоящего) как предельную материализацию, отягощенную злом, и бессмертие (в точке вечности). Развитие же человека предполагает балансирование на грани смерти (для тела) и бессмертия (для души) и их диалектическое соединение. Таким образом, христианство взяло на себя духовную миссию Востока (знак Овна, будущее). Несмотря на то, что буддизм зародился на Востоке, он не раскрыл форму связанного с Востоком будущего времени, подготовив для него лишь необходимую духовную почву смещением акцентов на развитие божественных основ одной отдельно взятой человеческой личности.

Христианство – первая религия души, а значит, – первая «живая» религия. Отличительной характеристикой живых (самоорганизующихся) систем, как писал Пригожин, является необратимость происходящих в них процессов. Эта необратимость есть гарантия установления порядка, свойственного живым структурам. После осознанного выбора «откат назад» уже невозможен. То же можно сказать и о христианской религии. Линейность исторической перспективы и осмысленная направленность на осуществление конкретной цели, характерные для христианского мировоззрения, говорят о необратимости и неповторимости процессов постхристианской истории. Это, в свою очередь, накладывает определенные ограничения на человека (через которые прошел и Христос), ставя его перед первым в его экзистенциальной судьбе духовным выбором. И выбрать здесь действительно можно только одно: либо добро, либо зло. Как было уже сказано выше, не существует диалектики добра и зла. Есть диалектика духа и материи, мужского и женского, солнечного и лунного начал, поскольку это – область объективного бытия, имеющего две составляющие. Все противоречия между ними могут быть только внешними, в глубине же они абсолютно едины, храня и поддерживая друг друга. Добро же и зло – этические категории, и существуют они иным образом, нежели категории объективного мира: они существуют только в душе человека. Поэтому антиномию добра и зла не следует ставить в один ряд, и уж тем более, – отождествлять ее с антиномией духа и материи. Добро не духовно, а зло не материально; добро и дух, зло и материя принадлежат совершенно разным сферам бытия. Наиболее, на мой взгляд, точным будет определение, согласно которому существует триединство духа, материи и консолидирующего их принципа любви, или добра, представляющего собой андрогинную составляющую этого троичного союза. Зло не вписывается в троичную структуру, оно здесь – лишь отрицание троицы, разобщение между двумя объективными составляющими этого конгломерата жизни и, как следствие, – уничтожение третьей его составляющей.

Известная формула «диамата» о «единстве и борьбе противоположностей» представляется мне чрезвычайно объемной, что бы там под ней ни подразумевали ее создатели. На мой взгляд, ее можно развернуть и переформатировать в две более точные формулировки: «единство противоположностей объективного мира» и «борьба противоположностей субъективного мира, с обязательной победой одной из них». В объективном мире выбор не нужен (имеется в виду выбор между фундаментальными категориями этого мира), иначе не будет самого мира. Субъективный же мир основан на идее выбора, идее избрания добра (собственной жизни). И если этот мир существует, – это уже знак того, что предвечно он выбрал добро. Выбирая добро, он всегда выбирает продолжение своей жизни, а сделав свой окончательный выбор в сторону добра, он выбирает свое бессмертие. Таким же образом и христианство есть религия выбора, ограничивающего, на первый взгляд, возможности человека в материальном мире, но его путь уже не ведет по кругу и не повторяет пройденных этапов. Христианский путь необратим, – именно этого не поняли многие реваншистски настроенные язычники, а вслед за ними – и масоны, мечтающие «перекодировать» историческое движение христианства «к концу времен» и вернуть наш мир в лоно мирового ритуального круга, «мирового колеса», «спасающего» нас от бессмертия и заменяющего вечность бесконечностью.

 

Известный русский религиозный философ Владимир Соловьев в своей работе «Великий спор и христианская политика» прекрасно показал сущность и проблемы христианства. В ней он представил всю мировую религиозную историю как путь к Богочеловечеству Христа, выставляя само христианство в качестве конечной цели духовной эволюции человечества.

Основанием восточной культуры, как пишет философ, является подчинение человека сверхчеловеческой силе, а основанием культуры западной – самодеятельность человека. По словам Аристотеля, на Востоке народ состоит из управляемых членов, то есть из целых родов или домов, откуда вытекает монархия как домашняя форма правления. На Западе народ состоит из вольных людей, откуда происходит республика. Поэтому, пишет Вл. Соловьев, исходя из сверхчеловеческого начала, восточное образование выработало такой нравственный идеал, главными чертами которого являются смирение и полная покорность высшим силам. Оборотной стороной этого является косность и апатия (то есть уже упоминавшийся грех недеяния). В общественной жизни, в мышлении и в искусстве все служит божеству, все проникнуто религиозной идеей. Силы же человеческие имеют подчиненное и пассивное значение.

Западную культуру выработали греческие республики и Рим. Греческие города были основаны дружинами бездомных пришельцев, а Рим был основан шайкой разбойников, как пишет Вл. Соловьев. Поэтому добродетелями западного человека являются независимость и энергичность, а пороками – гордыня, склонность к самоуправству и раздорам. Мышление и искусство здесь становятся свободными от религии, и вместо восточной теософии и теургии появляется чистая философия и чистое искусство. Далее философ отмечает, что восточное человечество, поклоняясь природным богам, всегда искало истинного Бога: «Подавляемый извне сокрушительной силою природы, последнее слово которой есть смерть, человек перестал внутренне преклоняться перед этою силой, – признал ее злом. Испытывая факт своего физического бессилия перед природой, человек сознал свое духовное превосходство, выражающееся в способности не хотеть и не бояться – не хотеть даров природной жизни и не бояться ее зол… Как может он поклоняться таким деятелям, которые бессильны над его волей, – которые ничего действительно ценного ни дать, ни отнять не могут? Он свободен от них, он выше их. Это великий акт освобождения от влияний природы и материальных богов – первое пробуждение человеческого духа – … совершилось в Индии и называется буддизмом» (94: стр. 217). Но, освободившись от культа вышестоящей природы, восточный гений, тем не менее, не создал деятельной человеческой культуры. Он просто передал эту миссию на Запад, в Элладу, а сам погрузился в созерцание небытия и уничтожение собственного я. Индия искала Бога умозрительным путем и пришла к признанию истинного Божества как чистой, ото всего отрешенной бесконечности. И здесь философ видит противоречие: если истинной признается только бесконечная духовность, то ей противостоит текущее бытие природы, над которым возвысилось лишь сознание. Это бытие толкуется как обман, но все-таки оно существует. То, чего не должно быть, а все-таки оно существует, есть зло. А вот истинное сверхприродное начало есть добро. Таким образом, умозрительная противоположность высшей истины и ложного бытия заменяется нравственной противоположностью добра и зла. Так философ выводит зороастрийскую («зендскую») религию из буддизма, будучи мало знакомым с хронологией. Он пишет о появлении идеи о двух активных началах добра и зла – Ормазде и Ахримане – и о великой борьбе между ними. Эта борьба происходит, как пишет Вл. Соловьев, не в человеке, и не для человека: дело ведется собственными силами этих двух начал, а человек может только пристать к любому  их этих двух лагерей.

В зороастрийской религии человек по-прежнему не самостоятелен. Он, хоть и является деятелем, но деятелем служебным, от которого ничего не зависит. Целью борьбы является победа добра и вечная жизнь. Эта идея вечной жизни, продолжает свою мысль философ, заложена в основе египетской религии и культуры. «Если индус в религии был созерцателем, а иранец борцом и деятелем, то египтянин был здесь по преимуществу художником, – пишет Вл. Соловьев. – Целью же художества, по его взгляду, была победа над смертью, увековечение жизни, оживление мертвого. Как зодчий, ваятель-рисовальщик, он облекал вещество в вечные идеальные формы. Эти формы… представляют собою первую победу над смертью; в них нет действительной жизни, но все-таки есть торжество живого духа человеческого над мертвым веществом… Великая религиозная идея всеобщего воскресения… есть по преимуществу египетская идея» (94: стр. 220-221).

В то время как человек Египта обоготворил идею жизни, но напрасно пытался увековечить жизнь в области внешней природы, человек Эллады жил и действовал в сфере свободы. Эллада создала свободное человеческое искусство. И если на Востоке творчество служило богам, то на Западе сами боги были произведением поэтов. Греческая позиция возвеличивала человека перед божеством. Философия Греции тоже была свободной. И, хотя содержание философских идей не было новым, оно было знакомо и Востоку, однако замысел, как считает философ, – исследовать своим разумом начала всех вещей ради теоретического интереса, и та форма свободного философствования, которую мы находим в диалогах Платона и сочинениях Аристотеля, – это было чем-то новым, прямым выражением человеческого ума. Но человеческое искусство не шло дальше украшения жизни. В ее основе все еще оставалась та темная сила, то зло человеческой природы, которое выражалось в бесконечных войнах и борьбе партий и классов внутри каждой республики. Непременным основанием свободной жизни одних было рабство других. Философия была только рассуждением и не давала практических советов для направления жизни. Платон создавал утопии, а Аристотель описывал и систематизировал существующие формы быта, узаконивая их основное зло – рабство. Искусство и философия только отвлекали от жестокости жизни, не действуя на ее основу – человеческую волю. Так что во что бы то ни стало должен был появиться человек сильной воли и практического разума. Тогда и появился Властный римлянин, поставивший человеческую волю, переданную в свое время с Востока на Запад, в основу права.

Чтобы править, воля должна быть одна, являясь законом и авторитетом императорской власти. В кесаре не видели представителя каких-либо высших сил: он сам был верховным богом как безусловный человек. Он обоготворялся только за то, как считает Вл. Соловьев, что над ним не было никого и ничего высшего. И эта безусловная свобода и воля проявилась в безумии представленных миру императоров – Тиверия и Нерона. Их пример показал, что совершенство человека – не в нем самом. «Запад почувствовал, что искомый им совершенный человек не может быть таким сам по себе, а только во внутреннем соединении с совершенством Бога, а Восток почувствовал, что совершенный Бог может обнаружить свое совершенство только в совершенном человеке. И ложный человекобог Запада – Кесарь, и мифические богочеловеки Востока – одинаково призывали истинного Богочеловека», – так полагает философ (94: стр. 224-225). Может, и призывали, но отдавали ли они себе в этом отчет? Вряд ли.

На почве Египта, продолжает мыслитель, как последней ступени религиозной мысли Востока, оплодотворенной свободным эллинским просвещением, вырабатывается воззрение, которое представляет совершенное божество как сверхсущее Добро. Но бесконечное совершенство Бога делает его недоступным для человека и вызывает потребность в посреднике. С другой стороны, без этого посредника наш несовершенный мир смущал бы чистоту Бога, как со свойственной ему логической последовательностью пытается объяснить для себя причину рождения христианской идеи в мире Вл. Соловьев. Если Бог есть абсолютное совершенство и полнота, его не должны остановить пределы нашей природы. Он проявится и в нас. Если Бог есть совершенное Добро, то он спасет человека не только от физических бед внешним подвигом, как делали это прежние герои и спасители, но и от духовного, внутреннего зла через внутреннее соединение с нравственным началом самого человека. Если Бог есть совершенная жизнь, то он собственным действием исцелит, оживит и восстановит нашу смертную природу. Недостаточно видеть Бога в человеческом облике; нужно, чтобы Он действительно вочеловечился, то есть соединил в себе не только тело, но и внутреннюю сущность человека, его разумную душу, волю и нравственное действие, – видимо, объясняет ход размышлений Господа Бога наш мыслитель. Хотя – почему бы и нет? Может, Он так и думал. И все же я полагаю, что уровень человеческого рационального мышления слишком сложен для Господа, ибо Он есть абсолютная простота.

Тайну Богочеловека, открывшуюся в Христе, – а именно личное соединение совершенного Божества с совершенным человечеством, – философ называет узлом всемирной истории. Он считает, что в Христе находят свою полноту и удовлетворение Восток, верящий в совершенное Божество, ищущий Его, но не способный Его осуществить, и Запад, верящий и поклоняющийся совершенному человеку, но находящий его под конец только в обезумевшем от самовластия Кесаре. Этим открывается новый мир, в котором уже не должно быть ни восточной, ни западной культуры, а только одно истинное человечество. «Ни древний Восток со своим бесчеловечным богом, ни древний Запад со своим безбожным человеком, возведенным в боги, не представляли собою истинного, нормального человечества, которое, во-первых, должно жить само и, во-вторых, должно верить во что-нибудь высшее, осуществлять вселенское дело Божие. Только открывшееся в Христе внутреннее соединение обоих начал дало человечеству возможность этой истинной жизни… Вселенская  христианская церковь… есть полный синтез восточной и западной культуры… Произошло двойное объединение исторического человечества: внешнее, во всемирной империи и внутреннее, во вселенской церкви» (94: стр. 226), – в этих торжествующих словах великого философа отражено скорее желаемое, чем действительное.

Лучшие теологические и философские умы человечества давно мечтали объединить духовности Востока и Запада, а также устранить конфликт между субъектом и объектом. Но христианство, как я полагаю, с самого начала не претендовало на последнюю и высшую истину, на окончательное слово в мировой религиозной истории. Оно не имеет еще той силы, чтобы нести миссию, которую возлагают на него религиозные мыслители христианского лагеря. Антагонизм между Востоком и Западом в ближайшее время никакой религией не преодолеть, так как нет еще для этого необходимой духовной силы у самого человека. Христианство только сделало толчок к развитию личностного начала в человеке в его связи с Богом. Но нельзя сказать, что весь Восток безумно обрадовался  появлению этой новой религии, которая обещает решить все проблемы бытия. Наоборот, после недолгого периода снисходительного равнодушия, которое испытывали, например, буддисты и представители других восточных учений к христианству, в дальнейшем они начали проявлять по отношению к нему даже некоторое раздражение. В этом виноваты сами не вполне духовно и интеллектуально зрелые миссионеры, которые, будучи одержимы идеей всеобщего спасения с помощью их религии, бросились активно, а часто и агрессивно насаждать свою веру всем остальным. Тем самым они демонстрировали полное свое непонимание существа преподаваемого учения. Их аргументы были слабы, поскольку они сами не понимали, о чем речь, и сами нуждались в том, чтобы кто-нибудь объяснил им, что это они так истово и самозабвенно проповедуют. Эмоциональная экзальтация и бешеный напор христианских священников во многом компенсировали недостаток их духовного знания и подлинной веры. Это был первый в мире случай подобного религиозного рвения. До этого ни одна религия не вела себя столь назойливо и жестоко. Само христианство было бесконечно выше своих адептов, а методы, которыми оно насаждалось, не были достойны этой религии, да и не соответствовали ее основным положениям.

Христианство породило огромное количество ересей, и все они, как пишет Вл. Соловьев, прежде всего, отрицают богочеловечность Христа, обнаруживают непроходимую бездну между Богом и творением. А ведь без единства между ними, как было мною сказано выше, становится бессмысленной и сама христианская идея как идея любви, идея восстановления андрогинной целостности в мире. Одни еретики говорят об исключительно божественной природе Христа (докетизм), другие – о человеческой (эвиониты, иудействующие сектанты). В этой связи Вл. Соловьев выделяет три общих пункта ересей: докетизм, осуждение мира как творения дурного или низшего бога и теорию особых духовных людей – совершенных гностиков. Во всех этих ересях проглядывает одна основная идея восточной религии – идея бесчеловечного бога (или того, что под ним подразумевается), бесконечно далекого от мира.

Все ереси были скрытым отрицанием христианства. И это скрытое отрицание, как пишет Соловьев, явилось открытым в мусульманстве, выступившем под маркой совершенно другой религии. Однако в мусульманском вероучении нет ничего существенного, чего не было бы уже в христианских ересях. Мусульманство почитает Христа как пророка, однако не Сына Божьего, отрицает тайну боговоплощения, но это отрицание и составляет сущность всех главных ересей христианства. Во взгляде на Иисуса и Его мать ислам ничем существенным не отличается от несторианства, с которым Магомет был близко знаком.

Фатализм магометанства, пишет Соловьев, имеет место в той христианской ереси, которая у человека отнимает собственную волю и энергию, делая из него пассивное орудие божественной силы. Наконец, ислам восстает против изображений божественного и стремится свести религиозный культ к наибольшей простоте и скудости; но и это стремление в христианстве проявлялось в иконоборческой ереси. Утверждать неизобразимость всего божественного, как это делали иконоборцы, – значит отвергать нераздельное соединение божественного с человеческим, ибо человеческое вполне может быть изобразимо. Утверждать неизобразимость божества значит отрицать действительность Богочеловека, в котором телесным образом обитает вся полнота Господа. С отказом от богочеловеческой телесности явление Христа превращается в призрак, как считает философ.

Исходя из двух главных направлений христианских ересей, – несторианского разделения человеческого и божественного и монофизитского поглощения человеческого естества божественным, – Соловьев заключает, что светское общество Византии страдало практическим несторианством, а монашество – практическим монофизитством. В итоге и те, кто, отделяя божественное от человеческого, делали божество чем-то внешним и чуждым для человека, и те, кто растворял все человеческое в безразличии абсолютного божества, – одинаково приходили к древней идее бесчеловечного бога. А это и есть идея, под знаменем которой выступает ислам. Ввиду бессилия человека осуществить богочеловеческую жизнь, мусульманство не имеет и притязаний на внутреннее единство с Богом. Бог предстает здесь изначально чуждым человечеству, и его воздействие на человека проявляется как подавляющая роковая сила, а закон его принимается, как закон внешний.

Я полагаю, что ислам можно рассматривать как промежуточную религию между христианским Западом и индуистским Востоком. В его основу была положена христианская идея единого Бога, чтобы включить индивидуальную волю деятельной человеческой личности и направить ее на достижение цели власти над миром. Поэтому и Бог как отец – близкий и родной, связанный с человеком узами любви, – исламу был не нужен. Нужен он был в качестве восточного деспота, далекого и недоступного для человеческого понимания. Для такой религии не требовалось внутреннего изменения, жертвы любви. Осуществилась лишь централизация власти в духовном мире при том же отрыве человека от Бога, что был и ранее, и это способствовало укреплению новой рождающейся системы управления, – восточного султаната. Как писал Соловьев, это была «искренняя» религия, постулаты которой не расходились с жизнью. Централизация власти (Бог велик – Allah akbar) и абсолютное подчинение и покорность (islam) породили мусульманский фанатизм, ярко проявляющий себя и в наши дни. Верить легче в осуществимое. Покорность и незнание легче, чем свобода выбора и знание; насилие проще, чем любовь. Для сравнения: Христос знал больше, чем даже священнослужители его времени, а Магомет не только был необразован, но даже не умел писать; Христос мог исцелять и воскрешать людей, предвидеть будущее, а Магомет не обладал никакими «сверхъестественными» способностями, однако как-то раз все же попытался совершить чудо на глазах у своих преданных сторонников. Когда же он «прокололся» и чуда не произошло (гора не захотела идти к Магомету), он нашел возможность отделаться шуткой. Этот казус весьма красноречив и характеризует сущность мусульманской религии: ей не доступна даже магия мира Гетиг. Ислам – это религия примитивного, индивидуального человеческого начала, не поддержанного началом божественным.

Христос был ближе сердцу любого человека, но Магомет был привычней и удобней для него. Английский мыслитель-моралист и историк XIX в. Т. Карлейль в книге «Теперь и прежде» с восхищением писал в  разделе, посвященном Магомету, следующее: «Всегда признавалось за величайшую мудрость, чтобы человек не только покорялся необходимости, – необходимость заставит его подчиниться, – но знал и верил, что предписания необходимости – самые мудрые, самые лучшие, что они именно то, чего недоставало ему; что необходимо оставить безумную претензию исчерпать этот великий Божий мир ничтожной крупицей своего мозга и признать, что он, этот мир, имеет… справедливый закон, что душу мира составляет добро, что роль человека – приводить в соответствие свои поступки с законом целого и следовать ему в благоговейном молчании, не оспаривая, а повинуясь как бесспорному… Ко всему, выпадающему на нашу долю, мы должны относиться как к ниспосылаемому нам свыше Богом и говорить: все это добро, все это благо… Ислам на свой лад проповедует отрицание своего я, уничтожение своего я» (63: стр. 49). Похоже, что, если все идет от Бога, то в исламе нет способа отделения добра от зла, ведь для этого необходима определенная критичность человеческого ума, его свободное самосознание. Поэтому легко вкладывать в головы верующих мусульман, пользуясь их безграничным доверием, идеи о спасении мира ценой их собственной жизни и принуждать их выполнять любые приказы, так как цель в исламе оправдывает средства. Конечно, все это «неофициально» делалось и христианами, но мусульмане делали это непосредственно, в соответствии со своей верой. И ни в одной религии нет такой привязанности к своей вере, такой покорности, как в мусульманстве, в наиболее «богооставленной» религии, – да вот именно по этой же причине.

Законы новообразованной религии всегда приходятся на уровень выше уровня человеческого сознания на данный момент времени. Это необходимо для того, чтобы человечество совершало подвиг внутреннего подъема на ступень выше, так как религия определяет движение человеческого духа вверх, выход за пределы того ограничения, в котором он пребывает. Религия связана со знаком Стрельца, который является последним, высшим в тригоне Огня. Стало быть, религия – это высшее творчество и высшая реализация человеческого духа, прорыв в иной мир. Поэтому законы религии достаточно трудны для исполнения и должны требовать некоторого напряжения внутренних сил человека, и прежде всего творческих, созидающих новую жизнь. Иное дело – ислам: религия дала законы, которые уже вошли в плоть и кровь людей, им не требовалось нового усилия движения вверх. Эта религия оказалась чрезвычайно удобной и для правителей, и для подчиненных: правители решали свои экспансивные задачи, а подчиненные преисполнялись сознанием своей праведности и обретали душевное равновесие, ожидая за правильную и покорную жизнь заслуженной награды на небесах.

Исламская религия распространялась с мечом в руках, как зачастую и христианство. Но, в отличие от Христа, который о мече говорил в иносказательном смысле, Магомет такой способ просветления человечества считал нормальным (однако в новую религиозную эпоху он совершенно неуместен). Это одобряет в своей книге и Т. Карлейль: «Всякому делу должно быть предоставлено отстаивать себя в этом мире мечом, словом, вообще всякими средствами, какими оно располагает или какие оно может заставить служить себе. Пусть оно распространяется путем проповеди, памфлетов, отстаивает себя, бросается в самую отчаянную борьбу и действует клювом, всем, чем только может; не подлежит сомнению, что оно не одолеет того, что не должно быть побежденным в общем ходе развития. То, что лучше его, оно не сможет смести прочь; оно может только подавить то, что хуже. В этой великой дуэли сама природа является третейским судьею, и она не может быть несправедливой; то, что коренится глубже всего в природе, что мы называем самым истинным, именно это, а не что-нибудь другое в конце концов и окажется в выигрыше» (63: стр. 53).

О «моралисте» Т. Карлейле, конечно, разговор нужно вести отдельный. Сметаемое в ходе религиозной экспансии прочь отнюдь не всегда является худшим, и сметается оно как раз посредством физической, а не духовной силы (с этой точки зрения восхищает благородством борьба буддизма, производимая исключительно на полях интеллектуальных сражений: в этом случае хотя бы обеспечивается некоторая справедливость победы). Никакой клюв не может быть достойным аргументом в борьбе против высших духовных истин, однако, тем не менее, чаще всего именно он и побеждает. В этом коренится жестокая правда жизни, закон джунглей. Клюв ислама уничтожил обретения зороастризма, покорил христианскую Византию и еще многое хотел (и хочет) совершить. Если высшее утверждается посредством низшего, а добро – посредством зла, то теряется смысл этого высшего и этого добра. Однако в нашем мире довольно часто добро и истина лучше раскрываются после вмешательства зла и лжи. Это извращение, но оно существует. То бедствие, которое постигло христианский Восток под ударами клюва молодого ислама, говорит о большой слабости расколотого христианства, поскольку оно не смогло себя защитить. С другой стороны, битва еще не завершена, и христианство имеет внутренние силы для победы.

Т. Карлейль все же признает, что «истина в учении Магомета перепутывается с чудовищными заблуждениями и ложью; но не ложь, а истина, заключающаяся в нем, заставила людей верить в него» (63: стр. 54). Не думаю, что Т. Карлейль вполне разобрался, что в исламе истина, а что ложь, но мысль он высказал верную. Действительно, люди поверили, прежде всего, в истину этого учения, а требование подчинения и покорности обеспечило веру в ложь. Как известно, наиболее опасна не ложь, а полуправда. Именно она способна на большее зло: частичная правда располагает к себе, расслабляет человека, усыпляя его бдительность, и тогда он автоматически продолжает верить во все остальное. На этом основана техника мошенничества и аферизма. Магомет же, конечно, заблуждался искренне: неграмотный человек. Но то, что хотел он только добра, у меня не вызывает сомнений: всем известно, куда нас чаще всего заводят «благие намерения». В чистилище, надо полагать, собралось уж много таких «спасителей» человечества, не о Магомете будь сказано.

Т. Карлейль отвергает объяснение успеха ислама тем, что он был «легкой» религией. Напротив, считает он, «тот сильно оскорбляет человека, кто говорит, что его привлекает легкость. Трудность, самоотвержение, мученичество, смерть – вот приманки, действующие на человеческое сердце. Пробудите в нем внутреннюю, действительную жизнь, и вы получите пламя, которое пожрет всякие соображения более низменного характера» (63: стр. 60). Ну, не скажите, – хочется возразить ему. Все здесь перечисленные трудности не выходят за пределы возможностей человеческого тела, его физических сил. Нет здесь изменения сознания, обретения мудрости и любви, – а это намного более трудная задача, чем жертва своим телом с верой в бессмертие души.

Религия Магомета оказалась шагом назад в духовном пути человечества. Это – религия мира материи, несмотря на постулируемое ею единобожие. Социальное расслоение в мусульманском обществе, основанное на резком разграничении функций мужчин и женщин, при котором мужчины ассоциируются с абсолютным духом, а женщины – с абсолютной материей, лишает как мужчин, так и женщин, самόго человеческого я, основанного на андрогинном качестве свободной личности.

Бесчеловечный бог – вот сущность религии ислама, и с этой точки зрения ислам не дает человечеству ничего нового. Это – проявление низшего, уже пережитого религиозным сознанием начала. Однако эта новая религия овладела населением огромных территорий прежнего христианского Востока: мусульмане силой оружия завоевали Египет, Сирию, Малую Азию, а затем и саму Византию. Вл. Соловьев такой успех мусульманства на христианской территории объяснял следующим. Задача христианского человечества состояла в том, чтобы осуществить истину Христову в ее трояком виде: как истину веры, как истину разума и как истину жизни. Первые две задачи были выполнены: был закреплен догмат о соединении божественного и человеческого, и тем самым была осуществлена истина веры; христианские богословы путем умозрения и диалектики побеждали тогдашнее языческое просвещение, утверждая истину ума, свидетельством чему стало покорение неоплатонизма, ставшего христианским. Вот как раз правота утверждения Соловьева о победе христианства над языческим просвещением представляется мне весьма сомнительной: достаточно вспомнить о том, как обошлись с просвещенным «до неприличия» Абеляром. Что касается покорения христианскими богословами неоплатонизма, то это даже смешно: неоплатоники просто воспользовались теми идеями христианства, которые обосновывали их философское миросозерцание. И я не думаю, что идея эманаций безличного Божества тождественна идее глубоко личностных отношений человека и христианского Бога, хотя она и сближает природу Бога и человека, преодолевая гигантский разрыв между ними.

Продолжая исследовать концепцию Вл. Соловьева, находим у него констатацию того факта, что последнюю задачу – утверждение истины жизни – христианство не выполнило. В своей собственной жизни священнослужители не соответствовали тому идеалу, который они проповедовали на словах: они не делали даже попыток к внутреннему согласованию божественного и человеческого. Они разрывали этот союз, разделяя Христа, совершая в жизни то же самое, чему еретики учили в теории; победившие ересь в мысли побеждались ею в собственных поступках, как выразился Вл. Соловьев. В христианской Византии, с одной стороны, мы видим церковь как носительницу божественной стихии и истины Христовой, а с другой – полуязыческое общество и государство, основанное на римском праве. Не только не было внутреннего соответствия между этими двумя сторонами, но не было даже стремления привести их к согласию. Истинные христиане вынуждены были бежать от мира в монастыри и пустыни, тем самым отдавая предпочтение созерцательной жизни перед деятельной, что тоже не было правильным. Это было в какой-то степени возвратом к тем же древневосточным, буддийским корням. Таким образом, гражданский строй Византии грешил тем, что рядом с божественным началом узаконил человеческое, не согласованное с первым, а монахи грешили тем, что упраздняли человеческое начало. Христианская же истина состоит именно в согласовании обоих начал.

Иное дело – жизнь мусульман. Философ отмечает, что она имеет значительное преимущество перед христианской жизнью тем, что вполне согласуется с их верой, в отличие от жизни христиан. И поэтому такая нехристианская жизнь подпала под власть антихриста. Эта идея представляется мне абсолютно верной, но я хочу только обозначить причины этого явления.

Выработана христианская вера, истина веры, как сказал Соловьев, была действительно правильно. Однако не осуществилась истина разума, иначе была бы осуществлена и истина жизни. Последняя должна была бы выработаться как необходимое следствие первых двух. В данном случае разум не постигал веры. В христианском мире «затиралась» истина знания. Постулаты веры «провисали» между небом и землей и ни на чем не основывались. Был осуществлен полный отказ от логики ради господства абсурда. Люди стали испытывать почти наркотическую зависимость от тех чудес, которые обещали им их духовные пастыри в качестве награды за их веру. Они уже не хотели ничего понимать, они хотели праздника, ощущения восторженного детства. Они не хотели обремененной ответственностью зрелости. Христос учил их с помощью притч и аллегорий, тщательно «разжевывая» их смысл, часто с раздражением, – от бессилия справиться с человеческой тупостью. Он пытался научить людей думать шире, но ему не все удалось. Человеку легче принять чудо как нечто внешнее, свалившееся сверху, чем самостоятельно постигать умом какие-то новые законы. Однако поверить в Бога, опираясь только на чудо, невозможно.

Христианскими служителями не было учтено то, что человек есть диалектическое существо, и одного абсурда ему катастрофически недостаточно: нужен еще и здравый смысл. Потому и не было истинной веры. Люди так и не поняли тайну Богочеловечества, не понимали ее до конца и священнослужители. Постулаты формально были правильными, но они не вошли в их плоть и кровь, так как христиане не постигали смысла этих постулатов. Причина этого непонимания состояла в отрыве христиан от своих духовных основ, наработанных великими учениями прошлого.

Призывы к слепой вере рубили на корню задатки богочеловечества, которое провозглашалось на словах, а создание условий для его развития пресекалось. Вместо этого утверждалась собственная воля правящей церковной верхушки, консолидировавшейся со светской властью. В целях борьбы с конкурирующими религиями отрицалось часто абсолютно разумное. Человек же создан активным, творческим существом, подобным своему Небесному Отцу. Это значит, что Бог не заинтересован в нашей тупости и пассивности. Человек есть Сын Божий и имеет право на понимание божественных законов, иначе разрыва между божественным и человеческим не избежать. Он имеет право знать, почему мы должны пройти через Страшный Суд и почему это неизбежно. На этот вопрос христианство совершенно не в силах ответить или же дает ответ какой-то беспомощный, неубедительный, в высокопарном литературно-художественном изложении, ничего, по сути, не объясняющем.

Христианству катастрофически не хватало субъективизма, – основы основ этой религии. Поэтому можно ли сказать, что истина христианства была полностью раскрыта ее адептам? Конечно же, нет. К христианству отнеслись, как к очередной, заурядной религии, которая «все о том же», что и прежние, – о мире, добре и любви, – не заметив того революционного переворота, который она произвела. Ведь в этот момент, условно говоря, человечество переключили с жизни тела на жизнь души, но почти никто не обратил на это внимания. Люди продолжали жить по-старому, забыв о том, что в момент смерти Христа на Голгофе «завеса в храме раздралась надвое, сверху до низу, и земля потряслась; и камни разселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли», как сказано в Евангелии от Матфея. Весь мир изменился, причем изменился абсолютно реально.

Я полагаю, что христианство, открыв чакру бессмертия анахату, – аналог первой чакры мулатхары, – стало символом некоего повторного творения мира, на более высоком уровне, – воскресения мира. Я писала о том, что первым религиозным этапом было появление Космического закона о разделении Добра и Зла, доставленного ариями из созвездия Большой Медведицы. Первую религию дал нам не Спаситель, а сам Господь Бог. Теперь через синхронную мулатхаре анахату Бог явился вторично, в виде своего Сына. В первый раз Бог посредством космических учителей спустил свод законов в мир с господством материального способа существования, актуализировав мулатхару; теперь же Он, персонифицировавшись в образ своего Сына, открыл основы нового мировидения, – андрогинности мира Ритаг, включив анахату и с ней – тело андрогинной души человека. Появился Богочеловек, объединивший в себе две природы, – природу духовного, высшего существа (Бога) и природу в данном контексте материального (до сей поры) существа (человека). И если вначале воплощение Бога было невозможно, то в том и смысл христианства, что наряду с обретением бессмертия человеком, возможность воплощения получило само Божество, поскольку новая природа человека настолько прониклась духовными токами, что стало реальным объединение воедино этих двух видов энергии.

      

В крепнувшей римской империи для централизации власти императора нужна была единая религиозная идея. И поэтому идея единого христианского Бога как нельзя лучше подходила для осуществления имперских целей. Интересы священников совпали с интересами правителей, и они воссоединились в совместном усилии подчинить себе своих подданных. Христианство стало орудием правителей в удовлетворении их властных амбиций. Однако уже в самом христианском обществе назревал раскол между Востоком и Западом, что привело к разделению Церкви на православие и католичество. Это разделение и стало знаком раскола андрогинного целого, – то есть именно того, что представляет собой сущность христианства. Тем самым совершен был акт «дехристианизации» этого религиозного учения, – что стало явлением антихристова духа в самой христианской Церкви. Расслоение произошло по тому же извечному водоразделу, – между мужским и женским, духовным и физическим, единым и множественным. При этом католичество взяло на себя функцию духа, православие – функцию материи. И оба они переживают не лучшие свои времена, утратив своих диалектических партнеров. Это лишний раз доказывает, что истина – в объединении двух природ, в то время как поодиночке обе эти природы беспомощны. Момент раскола в христианстве стал моментом утраты любви. Проповедуемая ныне представителями обеих конфессий любовь есть призрак подлинной христианской любви, которую они сами загубили. Христианской любви в христианстве больше нет, но сами служители Церкви не хотят себе в этом признаться. В этом кроется причина слабости христианской Церкви в мире, а также причина возникновения атеизма.

И что интересно: ведь в течение длительного времени, пока Церковь боролась с ересями, как отмечает в своей работе Вл. Соловьев, ее раскола на Восток и Запад удавалось избегать. Пока Церковь была мобилизована на борьбу с врагом, основной целью которого было уничтожение андрогинной целостности христианской идеи, она держалась за эту самую целостность. Иными словами, в условиях разъединения и разобщения Церковь отстаивала любовь. Когда же ереси были побеждены и выработался единый принцип веры, тогда христианство и разделилось на две ветви. Складывается впечатление, что христианству, наряду с постулируемой им идеей любви, жизненно необходима и идея нелюбви; ему необходимо и добро, и зло. До разделения христианство как бы существовало в режиме объективированной любви (была единая Церковь) и «идейной» нелюбви (ереси обитали внутри самого христианства). После разделения – наоборот: была восстановлена «идейная» любовь в самих первоосновах христианства, зато наружу была выброшена и объективирована та самая, прежде существовавшая в христианских еретических постулатах, нелюбовь.

Результатом этой объективированной «еретической» нелюбви стало возникновение католичества и православия. Подготовка к этому началась еще в ІV в., когда столица империи была перенесена на Восток, в Византию. Сделавшись новым Римом для государства, Византия захотела быть вторым Римом и для Церкви. Понятно, что Рим церковный своей власти отдавать не хотел. До ІХ в. разделения церквей не происходило из-за совместной борьбы с ересями. Ереси в основном господствовали в восточной церкви, и оно понятно: большинство ересей имеет восточные корни. С помощью Рима они были побеждены. Затем Восток в своем стиле, преданный отеческой святыне православия, начал самоутверждаться на ней и не захотел ничего созидать, охраняя преимущественно древние предания. Рим, по своему практическому характеру, во главе всего поставил заботу о средствах к достижению царства Божия на земле. Главным условием для этого было единство духовной власти, и Рим, обладая энергией властной человеческой воли еще с языческих времен, приложил все силы к утверждению Церкви и созданию всемирной теократии, совершенно позабыв о цели зачинаемого дела и поставив средство на место цели. Теперь Ватикан даже считается государством в государстве. Добавлю здесь, что чрезмерное самовозвеличивание католических иерархов (чуть ли не «равных» самому Богу) есть прямое следствие утери «духовной», «мужественной» половиной Вселенской Церкви своего «критического» оппонента в лице куда более скромной «материальной», «женственной» ее половины. И, наоборот, застой и стагнация в духовной среде православных священников – это следствие утери уже «материальной» частью Церкви тех жизненных творческих сил, которые заключает в себе «духовная» ее часть.

Совершенно справедливо, на мой взгляд, Вл. Соловьев заметил, что главная беда христианства была не в том, что христианский Восток был слишком созерцателен, а Запад слишком практичен, а в том, что у них было недостаточно христианской любви. А откуда, добавлю я, возьмется любовь, если человек не в состоянии еще осмыслить собственное «я»? Соловьев  считал, что понимание и возможность познать и верно оценить свои сильные и слабые стороны идут вслед за любовью. Думаю, что как раз наоборот: прежде понимания, пусть даже интуитивного, любовь возникнуть не может. Невозможно любить незнаемое, поскольку любовь есть узнавание известного или знакомого. Нельзя воззвать к любви, и все сразу вокруг «залюбят друг друга как миленькие». Нельзя «влюбиться по собственному желанию», – это будет всего лишь болезненным самовнушением. Любовь предполагает личностное участие человека в объекте своей любви, а для этого ему нужно знать и себя, и его. Знание может быть и невербальным, неосознанным, интуитивным, но в любом случае это знание, внутренняя убежденность.

В 1054 г. Константинопольский синод объявил анафему Западной Церкви, что окончательно разделило Церковь Христову. Уединившаяся в самодовольном благочестии  Византия, по высказыванию Соловьева, разделяла свою духовную жизнь между мистическим созерцанием в монастырях и диалектическими словопрениями богословских школ. Затем, потеряв всякую практическую силу действия и сопротивления, она отдалась во власть чуждой ей силы ислама. Запад же развивал человеческое (римское) начало. При этом дело Божие (вселенская теократия) понималось им преимущественно с внешней и формальной стороны; авторитет духовной власти связывался с материальным могуществом, внутренняя религиозная жизнь подчинялась жестким и узким формам  юридического закона. Как одинокая религиозная созерцательность православия оказалась беспомощной перед живой силой чужой веры, так же одинокая религиозная деятельность католичества была бессильна перед мыслящим неверием, ложными идеями антихристианского просвещения.

В ХV в., с падением Константинополя и с освобождением России от татар, политический центр христианского Востока переходит из Византии в Москву, которая стала претендовать на звание третьего Рима. Приняв православное христианство из Византии в Х-ХІ в.в., вместе с православием Россия приняла и византизм, то есть смешение вечных форм Церкви с временными и случайными, вселенского предания с местным. Истинным православным преданием, пишет Соловьев, в таком случае следовало почитать предание Русской, а не Греческой Церкви. И вот, подобно тому как в ІХ-ХІ в.в. патриотизм византийских греков заставлял их видеть сущность православия в квасных хлебах и небритых бородах греческих священников, в отличие от опресноков и бритых подбородков католических священников, так же в ХV-ХVІІ в.в. такой же патриотизм москвичей заставил их видеть православие в самых незначительных местных особенностях русского церковного обычая. Эти особенности становятся неприкосновенной святыней, и на место веры Христовой становится старая русская вера. Патриарх Никон и его последователи – виновники церковного раскола – стояли не на точке зрения Вселенской церкви, а на точке зрения местного буквализма, только не московского, а греческого.

Старая русская вера не должна противостоять вселенской, кафолической вере, однако перед старой греческой верой, которую проводил Никон, она имела, как считал философ, все права противостояния. Обе веры одинаково были неправы перед вселенским православием, сводя его к местному, национальному преданию. Русский раскол был естественным следствием и возмездием византизму. И здесь, опять-таки, мне придется прибегнуть к тому же разъяснению: материализм (в сугубо символическом, разумеется, а не философском понимании этого слова) православной ветви христианства постигла имманентно присущая его природе проблема. Тотальная множественность, утратившая свою опору в едином, обречена была запутаться в хитросплетениях многочисленных поверхностных определений. Когда часть становится на место целого, критерием истины делается уже нечто вторичное, что влечет за собой бесконечное умножение этих критериев. Все спорщики здесь одинаково (но каждый – по-своему) правы, и все одинаково неправы, ибо ищут истину не там, где она должна находиться, – не в сфере единого, – а в сфере частного и второстепенного.  

В самой Византии, пребывавшей под турецким владычеством, по восточной традиции люди хотели только беречь, а не творить истину, спасаться в монастырях и хранить церковные уставы, как пишет Вл. Соловьев. Восточная церковь ничего не потеряла в этом отношении с переходом от императоров к султанам. Иерархия этой церкви давно отказалась от управления христианским обществом. С ІХ в. она потеряла и управление церковной жизнью, органом которого были Вселенские соборы. Соборы больше не собирались, а высшей церковной властью стали «вселенские» патриархи в Константинополе, но и они находились в руках светской власти. В ІХ в. светская власть, часто бывавшая до этого еретической, стала неизменно православной, что окончательно закрепило полное подчинение Восточной Церкви светской власти. Ведь пока эта власть находилась в руках императоров-еретиков, православная Церковь не могла признать их своими полномочными управителями. Духовная власть оставалась независимой, чтобы быть православной. Но когда исчезла опасность ереси, исчезла и потребность в независимости у Восточной Церкви. Интерес «благочестия» был соблюден, а все остальное церковную власть не интересовало. В который раз возобладало привычное восточное равнодушие к внешней жизни простого человека.

Римская Церковь утвердила, в свою очередь, необходимость тройного подчинения: церковного, политического и лично-нравственного. Она одинаково требовала безусловного подчинения от местных церквей с их епископами, от государства и всех гражданских властей и от каждого христианина в частности. В этом уже проявилась основная проблема ассоциируемого с католической Церковью безальтернативного «духовного» начала, не мыслящего себе никого равным с собой. Вышеуказанное обстоятельство вызвало тройной протест: Византия воспротивилась церковному абсолютизму Рима; гражданские власти начали борьбу с папством; затем против нравственного абсолютизма, требовавшего безусловной покорности от личной совести и разума, восстало протестантство.

Вл. Соловьев указывает, что вся истинная сила теократии – в ее религиозном сверхчеловеческом характере. И вопреки духовному превосходству, вопреки собственным убеждениям, что область государственная есть низшая, многие папы переносили цель своей деятельности в эту низшую область, действовали ее средствами, в то время как у Церкви должно быть только три способа противодействия возможным заблуждениям. Это – обличение, осуждение и отлучение. И дальше отлучения от Церкви духовная власть идти не должна. Отлучением церковная юрисдикция над осуждаемым лицом прекращается: оно как бы перестает существовать для Церкви. Если Церковь прибегает к мирским средствам воздействия на неблагонадежных, тем самым она отказывается от своего религиозного преимущества, и если ей подчиняются в результате такого воздействия (интриг, военной силы), то ей подчиняются не как высшему духовному началу, а как одной из внешних мирских сил, и тогда теряется религиозный смысл теократии. Иными словами, подчинение духовным началам должно быть свободным, не через насилие, которое может быть произведено над человеческим телом, а через согласие и послушание самой души. Насильственное присоединение к Церкви посредством угроз, пыток и тюремного заключения было покушением поработить совесть человека. Обращаясь не к нравственным его силам, а к его физической слабости, Церковь теряла нравственное превосходство над личностью, вызывая ее законный протест против такого насилия.

Самым большим поражением папизма, считает мыслитель, было восстание пришедшей к самосознанию личности, ибо и сам папизм был обусловлен энергией того же личностного начала в Церкви. Реформация объединила в себе и все те силы, которые в прежние времена противодействовали Церкви. Это было и восстание местных национальных церквей против Римской Церкви, и сопротивление светских властей теократическим притязаниям папства, но прежде всего это был нравственный протест насилуемой личности во имя свободы совести и прав индивидуального духа. Протестантство укрепилось, прежде всего, в германском народе, отличающемся индивидуализмом и свободолюбием (Германия является как раз страной индивидуалистического знака Овна).

Требование насильственного подчинения, пишет философ, было нарушением христианской правды; но отказ от добровольного подчинения был нарушением правды уже со стороны протестантов. Папство утверждает необходимость единства Церкви через централизацию духовной власти, и это утверждение справедливо. Но, исходя из этого, папизм стал стремиться к подавлению местной церковной независимости, и в этом была его ошибка. Папство утверждает, что государство и гражданское общество должны быть подчинены церковной власти, призванной. Тем, кто победил мир, и в этом утверждении есть истина. Но папизм стал стремиться утвердить эту власть не свободною силою человека, победившего мир, а плотским и рабским насилием, и в этом его вторая ошибка. Разделение церквей показало, что Церковь насильственно объединяема быть не может. Торжество светской власти показало, что Церковь насильственно над миром господствовать не может. Протестантство показало, что человек насильно спасен быть не может. Протестантство, восстав против авторитета папы во имя истины и разума, цели своей не достигло. Вместо этого мы видим беспрерывную смену систем и теорий, остающихся на уровне личных мнений и односторонних взглядов, друг друга исключающих.

В заключение своей работы Вл. Соловьев излагает основания, на которых следует объединить христианские Церкви. Он пишет, что единая апостольская Церковь пребывает и на Востоке, и на Западе, несмотря на временную вражду и разделение двух половин христианского мира. Они представляют собой два принципа в истории: Восток стоит на страдательном, а Запад на деятельном отношении к божеству, но в основе Церкви эти принципы не исключают, а восполняют друг друга. Когда предпринимались попытки объединения Церквей в прежнее время, они производились не на основании данного свыше единства обеих Церквей во Христе, а на других, чисто человеческих и потому ложных основаниях, в политических интересах. Теперь же мы должны признать истину обоих христианских направлений: необходимо для дела Божия на Земле не одно только сохранение церковной истины, но и организация церковной деятельности, для чего нужны строгий порядок и крепкая власть. Необходимо суметь понять противоположную сторону, отдать ей должное и в чем-то согласиться с нею. Тогда и протестантство воссоединится с Церковью. Ибо наше свободное примирение с католическим началом авторитета отнимет у этого начала его принудительный и внешний характер, которым в свое время было вызвано протестантское движение. Католичество первым внесло начало прогресса в церковную жизнь, признав, что задача этой жизни не исчерпывается охранением основ Церкви, но охватывает и ее внешнее действие на мир для созидания в нем христианской культуры. Но для этого католичество признает только религиозную власть. Кроме руководства этой власти, необходимо также действие свободных человеческих сил. Эти силы освободились протестантством, и в этом его заслуга. Истина реформационной идеи изначально пребывала в Церкви. Но на практике она заслонялась другими церковными началами – преданием на Востоке и авторитетом на Западе.

Протестантский же принцип личной свободы и совести является третьим началом христианства, равноправным с двумя другими. Однако протестантство, с церковной точки зрения, не равноправно с православием и католичеством. Протестанты не ограничились утверждением внутренней свободы в деле веры, но перешли к отрицанию того, что для верующего, как считает философ, дороже и самой свободы. Они отвергли святительское преемство, догматическое предание и полноту таинств, т.е. все богочеловеческие связи. Поэтому протестанты в каком-то смысле находятся вне Церкви. Когда православные и католики осознáют свое мистическое единство в теле Христовом и закрепят его нравственным союзом общения и любви, тогда и протестантское начало свободы найдет свое истинное применение, ибо по своему замыслу Церковь есть свободная теократия. Таковы духовные упования Вл. Соловьева.

Я же добавлю, что в деле объединения христиан именно протестантам предстоит сыграть главную роль, ибо в их менталитете проявляются, прежде всего, начала свободы и разума, они наиболее деятельны и активны. В их же среде в 1910 г. зародилось экуменическое движение, направленное на объединение Церквей. Протестантство можно представить аналогом зарождающейся андрогинной составляющей в христианской религии, поскольку оно включает субъективное, свободное начало человека. В то же время именно андрогинные (богочеловеческие) связи, как писал Соловьев, протестанство и отрицает. Подобно исламу, оно не признает изображения святых иконописных ликов. Стало быть, протестантство обозначило характер своей основной проблемы, коренящейся уже в сфере свободы: оно приняло свободу своевольную и индивидуалистическую, но до мудрости свободы соединяющей еще не дошло. Во всяком случае, протестантство имеет перед собой прекрасную перспективу развития присущих ему качеств свободы, до высших проявлений которой ему еще далеко. Примечательно, что лютеранство зародилось не в «материальном» крыле христианства, которое, как не раз уже говорилось, по природе своей ближе к андрогинному, а именно в «духовном» его крыле, – в католичестве. Но возникло оно как протест против тех форм религиозного быта, которые насаждала в то время католическая Церковь. Это был протест против начала зла, обнаружившегося в этой ветви христианства. Зло католичества проявилось в авторитаризме и лживой убежденности в непогрешимости Папы как наместника Бога на земле. А значит, сам дух лютеранства был андрогинным, ибо он направлен был на исправление несправедливости и устранение лжи и лицемерия.

Если не отходить и далее от законов троичного мира, можно предположить, что аналог женского начала православное христианство станет главным «киллером» системы зла, воцарившейся в христианском мире. Сблизившись с протестантством как аналогом андрогинного начала, православие сможет раскрыть и аннигилировать зло. Православие распространено сейчас преимущественно на территории так называемых братских славянских государств, пребывавших в недавнем прошлом в составе «антихристова» государства Советский Союз. В этом контексте даже не вызывает удивления название господствующей в этой стране философской парадигмы – «диалектический материализм». Могло ли что-либо иное «заслужить» погрязшее во грехе православие? И в этом же названии, символизирующем собой объединение двух начал, – андрогинного и материального, – ключ к победе над злом. Материя абсорбирует в себе все зло, а диалектика любви его успешно ликвидирует. И хотя данный тип философии отнюдь не был диалектичным, – в истинном понимании этого слова, – название «сработало» на «отлично»: спустя семь десятилетий (семь – число Белой Луны) эта тоталитарная система была сметена с лица земли. В стране было возрождено духовное начало (религия), а последний период тоталитарного ига даже нарекли красноречивым названием «застой». Застой стал следствием и окончательным фазисом всей этой дремучей материалистической системы, все более и более отдаляющейся от духа, – до тех пор, пока, наконец, ее дальнейшее существование без жизненных сил последнего стало невозможным. Тем самым грехи христианского православия послужили светлому делу устранения зла на земле. Православие показало миру, «каким быть нельзя». Остается только надеяться, что мир усвоил эти уроки.

По своему историческому замыслу христианство призвано объединить дух Востока и Запада, чему начало было положено, когда в Хм веке официально была окрещена Киевская Русь, причем окрещена она была по православному типу и способ этого крещения (по слухам, крайне антигуманный) уже сам по себе заложил программу судьбы как самого православия, так и христианства в целом. «Насытившееся» токами зла православие с этого светлого момента начало реализовывать мистерию накопления и уничтожения мирового зла. Правда, в полной мере оно исполнило пока что только первую ее часть, но миф есть миф, и вторая часть, – придет срок, – тоже всецело будет раскрыта. Духовной наследницей Советского Союза, объединяющей в себе народы востока и запада, стала сейчас страна «свободного» знака Водолея Россия. Ей и предстоит осуществить истину христианства в мире, а также объединить христианские церкви. Подлинная христианская любовь явится на почве российского православия, однако одним православием не ограничится.

Как писал А.В. Карташев, само имя «Святая Русь» «есть как бы иноческое имя, самоназвание православного народа. Назвав себя так, народ как бы принял постриг, и следовательно, право действовать по благодати, ему соответствующей» (116: стр. 21). И действительно, как указывает И.Н. Михеева в «Этосе религиозного опыта», «…в грозные минуты своей истории он действовал как инок, как единое лицо, совершающее духовный подвиг. Об этом свидетельствуют события 1612 г., Отечественной войны 1812 г., когда, вынужденные отступать вглубь страны, люди сжигали за собою все, так что противник видел лишь пожары на горизонте (какой контраст с европейскими странами, без особого сопротивления принявшими все-таки Наполеона), и сожгли даже Москву, а сжечь свой дом  и свой главный город (дом для народа) значит отречься от мира, ведь дом – это мир в миниатюре. Итак, в 1812 г. народ действовал по тому же самому принципу аскетического духовного подвига, как инок. Тот же способ действия был проявлен и в войну 1941-1945 г.г., несмотря на вдалбливаемый в сознание людей атеизм. В такие моменты, когда народ действует как «единая душа», как единое целое, претерпевая страдания, мучения или же, как в 1612 г., добровольно принимая их на себя, его душа действительно становится одним целым, ис-целяется» (116: стр. 21-22).

Идея Святой Руси с течением времени преобразовалась в формулу «Москва – третий Рим», что расширило сферу применения этого понятия и обозначило уже всемирное духовное служение России. «Его понимали как сохранение истинной православной веры, как веры спасительной, и после раскола: в мире, в котором грядет торжество Антихриста… Все основные моменты жизни соразмерялись со Святым Писанием (время, пространство, дела и вещи), форма истории проявляла собою таинственный смысл Евангелия, и конец истории был уже известен и описан в Откровении (Апокалипсисе)», – пишет И.Н. Михеева (116: стр. 22). По ее словам, Россия приняла на себя функцию «удерживающего» Антихриста начала, но с убийством царской семьи воинствующий атеизм, наконец, одержал верх. И если бы не подвиг мученического несения своего креста со стороны церкви (новомученики, исповедники) и народа, торжество Антихриста было бы окончательным. «Москва – третий Рим» есть спасение для падшего мира, этим самоназванием обозначается связующая нить всей священной истории, преемственность истинной веры, сохраняемой от Первого Пришествия Христа до Его второго Пришествия (Страшного Суда). Последнее тысячелетие эта нить проходит через историю России. Целью этой истории является Преображение мира. Таким образом, Россия, Святая Русь – это точка, опираясь на которую Бог преобразит мир. Москва и есть эта точка опоры, остальное же (вся Земля) есть окрестность, нередко враждебная этой точке, о-крест ее, крест, на котором распята Святая Русь; Москва поэтому – не только Третий Рим, но и полюс мира», – пишет И.Н. Михеева (116: стр. 22). В ее словах есть немалая доля правды, хотя и высказаны они в довольно жесткой по отношению ко всему остальному миру форме.

Справедливости ради, здесь нельзя не привести и слова уже не раз упоминавшегося всуе украинского ученого Ю. Каныгина, который с неменьшей убедительностью утверждает в «Поясе мира», что Киев – это центр мира. Согласно его утверждению, существует так называемый «сакральный треугольник»: Киев – Белая Церковь – город Родень (место впадения реки Рось в Днепр). Он образуется в месте пересечения двух «духовных лучей», соединяющих благие территории Евразии, с участием священного центра Агарти. Кроме того, Киев вообще является истоком всей русской земли и местом проявления ее высокой раннеарийской культуры. Так что не будем уточнять, что именно является полюсом мира – Москва ли, Киев, – все равно называемые ныне славянскими народы представляют собой единую постарийскую общность и имеют одну общую цель – восстановить в себе утраченную духовность своих великих предков.

Согласно зороастрийским представлениям, Россия находится в географическом отношении в центре мира и символизирует головной мозг Земли. Она связана с Водолеем, а значит, наделена особой хварной Зервана – первичной свободы, которая порождает все многообразие мира. Поэтому русский человек – «всечеловек», и в составе его души присутствуют индивидуальные свойства всех остальных наций и народов. Русский может быть своим в любом многонациональном обществе. «Интернационализм» и религиозная терпимость – его основные характерологические черты, а также огромный интерес и дружелюбие к представителям всех остальных национальностей и духовных культур. Он любит познавать и изучать новое, почти не стремясь его переделывать, «выравнивать» по своему образцу, ибо и образца-то, в сущности, как такового в нем нет. В душевно-духовных свойствах русского человека проявляется стирающая внешнее своеобразие Вакшья, о которой я еще буду говорить.

И именно этому водолейскому народу в уже начавшуюся эру Водолея предстоит нести основной груз истории на себе. Как уже было сказано, начало духовного падения России было положено в период правления Петра I, ставшего носителем «антихристова» духа водолейской эпохи. Поэтому именно России было суждено пройти через Голгофу коммунистической революции, само название которой отражает принцип общинности, который станет основополагающим в эру Водолея. Коммунистическая идея возникла как идея анти-соборности, – на основах, прямо противоположных основам христианского «равенства и братства» в духе. Третий Интернационал – это попытка перекодирования религиозной идеи Третьего Рима ради создания антихристовой религии торжества реакционной в постхристианские времена материи, реваншистская попытка злых сил, оккупировавших мир Гетиг, восстановить свое утраченное господство (отчего такую поддержку революционерам оказала материалистическая, как бы законсервированная в дохристианском времени Шамбала).

Россия способна вобрать в себя весь мир и восстановить единство Востока и Запада, и в эру Водолея у нее появляется реальный шанс это сделать, поскольку сама энергетика следующего более чем двухтысячелетнего периода этому способствует. России, вобравшей в себя к нынешнему времени все грехи мира, предстоит «отделить живую воду от мертвой» и уничтожить в себе самой все ростки мирового зла. Что-то, однако, в настоящее время она не очень стремится это делать. А ведь предназначение России – объединять противоположности, соединять их в андрогинном единстве, выполнять миссию любви в этом мире. И толчок к этому был дан в 1985 г. тогдашним правителем тогдашнего Советского Союза М.С. Горбачевым, попытавшимся переключить свою страну с позиции конфронтации со странами Запада на позицию дружбы и сотрудничества, – то есть, заменить ненависть любовью. Теперь же, к 2005 г., нынешний правитель России, как наследницы бывшего Советского Союза, В.В. Путин ведет страну «другим путем», восстанавливая в своих правах «поруганную» Горбачевым конфронтацию, а тем самым «реанимируя» зло. Учитывая же, что в следующие более чем 2000 лет основной мировой мистерией будет мистерия Водолея и в ее же ритмах будет осуществляться столь долго чаемый христианами Страшный Суд, основной удар темных сил Россие придется принять на себя, к чему она сейчас, видимо, и готовится, стараясь наполниться ими «под завязку».  

Как пишет В.Н. Сагатовский в работе «Русская идея: продолжим ли прерванный путь?», «…русская идея в целом, преодолевая односторонность путей Запада и Востока, синтезирует их положительные стороны в новой целостности Востоко-Запада – прообразе становящегося единого человечества… В основе русской идеи лежит соборность, в которой взаимодополняют друг друга ценности свободы (Запад) и единства (Восток) и преодолеваются крайности воли к власти (примат человека над миром) и ухода, слияния с Абсолютом (примат мира над человеком). Гармонизация взаимодополняющих ценностей осуществляется не на основе рационального решения («общественного договора»), но на основе любви, как изначально присущего человеку сердечного приятия Другого (Ты) и Целого (Мы)» (112: стр. 568). Ну удивляют меня порой наши мудрые мыслители. Читая подобные, исполненные розового оптимизма, тирады, довольно часто, кстати, встречающиеся в трудах многих, и далеко не худших, людей как прошлого времени, так и нашей с вами современности, у меня неизменно всплывает в памяти известный с детства то ли анекдот, то ли быль. Он настолько часто пересказывался и приписывался разным людям, что я уж не знаю, кто является его истинным автором или участником событий. Это байка о том, как некая очень красивая, но безнадежно глупая дама пришла однажды к одному очень умному, но безнадежно некрасивому джентльмену (возможно, самому Бернарду Шоу) и предложила ему жениться на ней, в качестве аргумента выдвигая неоспоримые, казалось бы, основания: их будущий ребенок родится гением, так как обретет ум своего отца и красоту своей матери. На что вышеозначенный джентльмен резонно ответил: «Мадам, а если наоборот?»

Кто может быть уверенным в том, что синтез восточных и западных взглядов в одном учении даст именно положительные плоды? С таким же основанием можно предположить и обратное. Все зависит исключительно от духовного выбора самих людей, а объединение в одно целое двух противоположных позиций может привести и к объединению их совместных грехов и заблуждений по типу «царской водки», «сжигающей» все. Достаточно вспомнить дальневосточные учения, базировавшиеся на действенной религии Авесты, но ставшие на путь «недеяния». Основанием, на котором держится вышеупомянутая радужная мечта человечества, избирается любовь. И неужели подобные мыслители полагают, что она вот так, с ходу, осуществима? Пусть поговорят о любви с теми, кто развязывает сейчас третью мировую войну, – с американцами и мусульманами. Счастье, что последние не говорят на «великом и могучем» русском языке, – иначе их ответ имел бы еще и действенную силу ввиду крайней энергонасыщенности русских словесных выражений. Пусть спросят о любви у Шопенгауэра: то, что ответит этот проницательный, даже пронзительный психолог, насквозь и без всяких чудес психоанализа видящий человеческую душу со всеми ее изъянами, надолго заставит их задуматься о парадоксах бытия. Спросят пускай у Ницше, – впрочем, Ницше лучше не трогать: он был просто больным человеком, причем во всех трех мирах – духовном, душевном и, как следствие, – физическом. У иррационалистов лучше вообще не спрашивать: им слишком хорошо известна непростая природа простого и «миролюбивого» человека. Рационалисты же, полагаясь на свою веру в изначальную человеческую благожелательность, с энтузиазмом принимаются за перекрой мира и перестройку его на «разумных» принципах (в этом отношении чрезвычайным рационалистом был М.С. Горбачев), но что из этого получается? А получается оптимистический Третий Интернационал или нечто подобное.

К любви, разумеется, призывать не вредно, но ограничивать свою духовную работу этими призывами, по меньшей мере, беспомощно. А потому прежде следует приняться за простое просвещение. Любовь явится как итог обретения высшего понимания и мудрости, когда человек в полученных знаниях найдет себя, ибо любить можно только свое. Скажу иначе: любовь – не цель, но следствие, а цель должна быть иной. Любовь нисходит сверху, от Божественной полноты, когда человек в завершении своего пути познания постигает истину Абсолюта и полностью отождествляется (можно даже применить менее эстетичное слово с восточным привкусом «сливается») с ней. Когда писатель создает свой роман, он, конечно, ожидает обретения всеобщей любви поклонников, славы и лавров. Но если он будет занят только мыслями об этом, он никогда не напишет свою книгу и никакой любви ему снискать не удастся. Если же он забудет о возможном приятном для него результате его труда, он сможет выполнить свою работу, и в качестве следствия он получит свою заслуженную награду. Любовь обретается заслугами, а не призывается заклинаниями. Любовь иррациональна, и никакими внешними усилиями рационалистического эго человека ее не пробудить, она слишком искренна для этого. Посему можно сказать, что и религия Христа с ее постулатом любви появилась как бы раньше своего времени, когда сознание человека еще не было готово к восприятию этого учения. Человек не имел еще того высокого уровня познания мира, при котором он смог бы почувствовать единство я и не-я, а также единство Человека и Бога.

Возвращаясь к словам В.Н. Сагатовского о возможности ассимиляции в русском народе лучших духовных качеств Востока и Запада, следует заметить, что фатально этого не случится: нужно будет приложить еще неимоверное количество усилий для того, чтобы эта идея стала реальностью. Подлинный синтез надо еще заслужить. Мы свободны в своем выборе, и наша свобода прямо пропорциональна уровню нашего познания. Но спасать нас извне никто не будет. Так что нам придется снова и снова проходить через «сатори» Апокалипсиса, – до тех пор, пока, простите, не воссияет в нас свет истины.

     

Христианская история в чем-то повторила мистерию жизни Христа, в чем-то – опровергла ее. Будучи вначале гонимой и угнетаемой религией, христианство, обретя поддержку светской власти империи, – то есть наполнившись удобным и привычным содержанием дохристианского материалистического мироощущения, – само стало угнетать и давить другие религии. В эпоху гонений христианство выстояло, но сохранило комплекс неполноценности, над которым так и не смогло подняться, и в дальнейшем изживало этот комплекс в таких же жестоких притеснениях инакомыслящих, пользуясь методами своих собственных прежних угнетателей и напрямую нарушая заповеди Христа. Христианские священнослужители так и не поняли того нового закона, которому начали служить, а пребывали в том же имперском языческом сознании, в котором были до этого. Формально они старались придерживаться буквы священного писания: «не проливали кровь», зато сжигали на кострах; запретили разводы. Использовали формальный подход к таинству брака: на небесах браки заключаются только между андрогинными партнерами, а им как раз в голову не придет разводиться. Соединяли в брачные союзы, руководствуясь соображениями самого разного порядка, но редко – любви. Да и какая любовь без самопознания? В лучшем случае – иллюзия любви. Когда же женатый человек, наконец, прозревает (ибо он развивается) и хочет расторгнуть такой брачный союз, чтобы искать свою истинную любовь, его связывают партнерские узы, из-за чего он начинает воспринимать брак как тяжелую фатальную повинность. Согласно одной украинской пословице, «бачили очі, що купували – їжте, хоч повилазьте». Когда человека принуждают жить с чужим ему по духу партнером, – это есть осквернение любви, причем той самой христианской любви, к которой все призывают. Это не только не способствует творческой самореализации человека, но и сковывает его, перекрывает проявление его божественных даров, инициируя его духовную деградацию.

Что касается совпадений с мистерией жизни Христа, то здесь следует упомянуть гонения на христиан со стороны языческих императорских властей в первые века нашей эры; уничтожение христианства воинствующим исламом, – порождением христианских ересей. Самый жестокий удар по христианству – появление атеизма, что стало следствием протестантского просвещения, которое, в свою очередь, было реакцией на формализм христианства и его утверждение веры без знания.

Христианская религия, как было уже сказано, есть религия Личности. Однако личностная ее составляющая пока остается эзотерической ее частью. Ее обнаружили только христианские философы-экзистенциалисты, а воплотили в жизнь представители светской культуры. В христианском же «миру» проповедовалась лишь экзотерическая часть религии, а именно – идея соборности, единения и братства всех верующих в духовном организме Церкви. Но греховность человеческой природы, как очень хорошо показал Кьеркегор, есть сугубо личностная черта. Христианство обнаружило предельную греховность человека, но мало внимания уделило самому человеку, важности его самостоятельной работы над собой. Оно рекомендовало ему общение, в то время как общение часто выводит нас на поверхность нашего я, отвлекает от самоуглубления и, как следствие, – обнаружения наших собственных недостатков для работы над ними. Рекомендации отцов Церкви часто носили характер весьма общий и поверхностный: соблюдение стандартных заповедей, общих постов, традиционное посещение Церкви, «исследование» Библии под «чутким руководством» церковных наставников. Все эти безличные процедуры выводили человека из глубины его экзистенциальной сущности, с ее личностным своеобразием, на поверхность безличного (простите, даже языческого) мы. В таких условиях трудно было победить христианской истине. Пробудить личностные силы человека, его интерес к себе самому, к своим творческим задаткам, отличающим его от других, – вот то, что нужно для полной реализации христианской идеи в мире. Необходимо творчество, – реальность следующей эпохи Водолея и следующего Дня Творения.

Личностная парадигма христианского учения – залог действенности христианской веры в единого Бога. Хотя, конечно, неверно считать, что единый Бог появляется впервые только у христиан. Христиане просто предпочитают так думать. Многие язычники тоже прекрасно знали, что существует единый Бог. Это знали и зороастрийцы, и буддисты. Только дистанцию между Богом и человеком они представляли непреодолимой, поэтому с Божеством общались через посредников – младших богов. Единой гармонии мира это не нарушало. И вера в многочисленных богов отнюдь не вызывалась, как любят считать материалисты, страхом перед враждебными силами природы. Этот страх испытывают как раз сами материалисты, так как не чувствуют своей духовной связи с последней и сообщаются только внешними средствами с природным миром, противопоставляют себя ему и пытаются насильственным образом подчинить его служению себе. И вот это свое представление материалисты теперь с испугу проецируют на всех остальных.

На самом деле древние люди всегда чувствовали свое кровное родство с природой и искали у нее защиты, ибо их боги находились в этом природном мире. Страх они могли испытывать, только когда разрушалась какая-то связь с ними или был нарушен какой-то закон. Изначально боги, по представлению древних, могли воплощаться в существа природного мира или проявляться через различные природные явления. И в «деревянных идолов» как таковых язычники особо не верили, как считают их «избавители» от «поганства». Статуэтки богов – это символы истинных богов, – тех сил, которые способны управлять миром. Они хранят так называемую симпатическую связь с ними, – основу природной магии.

Христианство просто должно было сместить акцент внимания человека с тела на душу, что оно и сделало. Языческий мир весь был привязан к предкам, к священству кровного родства и кровного единства с природой, с физическим миром; христианство же переключало человечество на духовное родство, чтобы подготовить его к выходу в мир андрогинный. Но это не значит, что его представители должны были проклинать и казнить всех язычников только за то, что души последних еще не раскрылись к восприятию иного мира.

Я уже писала, что мир Меног и мир Гетиг одинаково божественны: оба созданы Господом Богом. Язычество – это религия, опирающаяся на магию мира Гетиг. Отождествлять ее с сатанизмом – значит отождествлять с сатанизмом мир материи и скатываться в буддизм, манихейство, дурной гностицизм, считающий материю злом. Существует очень тонкая грань, отделяющая христианство от антихристианства, – в вопросе отношения христиан к материальному миру. Если Христос обрел человеческую плоть – это уже знак того, что физический мир не является миром зла; он пронизан злом, подлежит спасению и очищению, но не от материи самой по себе должен избавиться человек, а от зла, проникшего в нее (а точнее, от разобщения между духом и материей). И в момент воскресения человек обретает новую, просветленную (то есть избавленную от зла) плоть. Это и продемонстрировал Иисус Христос после своего воскресения. И оттого, что Христос принес новую веру в единого бога, силы у древних богов не убавилось: мир Гетиг не рассыпался, а продолжал жить по тем же законам. Законы одного мира не отрицают законов другого. Законы мира Гетиг являются частным проявлением законов мира Меног. Когда энергия мира Меног проникает в мир Гетиг и на какой-то момент в воплощенном мире проявляются законы мира духовного, тогда говорят, что произошло чудо. Но это – всего лишь демонстрация иной реальности, не упраздняющей реальности видимого мира.

С появлением христианства древние боги никуда не исчезли, только в новой религии их стали называть по-другому, – ангелами, архангелами и т.п. Все равно они остались посредниками между Богом и человеком. За ними даже сохранились их праздники, названные, однако, по-другому. Даже Зороастр пытался изгнать из религии Авесты культ многочисленных богов (прежде всего они связаны с определенными планетами), переключая акцент внимания человека на единого Бога. Ведь единство Бога реализует единство человеческой личности и ее бессмертие, в то время как многобожие саму личность стирает, «материализует» и расчленяет ее, утверждает смертность человека во имя бессмертия его рода. В соответствии с этим вертикальная ось гороскопа символизирует смертность конкретного человека и бессмертие человеческого рода, а горизонтальная – бессмертие индивидуальной человеческой личности.

В самой вере в богов нет ничего плохого. Есть только определенная опасность увлечения культом богов в ущерб вере в единого бога. Это грозит диссоциацией человеческой личности. Единый Бог – это аналог единой личности человека, его единой воли и свободы, его бессмертной души. Многобожие – аналог множественности всех составляющих смертного его тела. Язычников надо было просвещать, давать им знания и свободу самостоятельного принятия решений, а не действовать насильственными методами, что как раз было свидетельством духовной слабости и неразвитости душ самих «просветителей». Свежеокрещенные люди не становились автоматически светлее тех, кто «погряз» в язычестве. Своим сознанием они еще пребывали в том же состоянии, что и последние. И методы воздействия на них оставались теми же, что были прежде.

Так вот что, скажу я вам, открывается мне в ходе размышлений над судьбами христианства в нашем мире: провозгласив на словах решительный бой всем язычникам и представителям иных религиозных учений, основанных на культе предков и служении множественным дифференцированным богам, адепты христианской религиозной конфессии совершенно не освободились от них на деле, ибо в обществе сохранился традиционный патриархальный уклад бытия, согласно которому судьба каждого человека всецело детерминируется его предками и здравствующими родственниками. Культивирование принципа так называемых трудовых династий затемняло личностные дары каждого их члена, скрывало творческий потенциал его бессмертной души, вовсе не обязательно ограничивающийся теми возможностями, которые ему давала профессиональная ориентация его рода. Крестьяне во всех поколениях были крестьянами и работали в поле, выполняя одну и ту же работу; рабочие тоже имели мало выбора в этом отношении; а что касается так называемых «помещиков и капиталистов», то их дети обречены были на получение того образования, которое предоставляли им их отцы, – с целью продолжения своего собственного дела. Мало кому удавалось прервать эту причинно-следственную связь, подчиняющую мир духовный миру материальному. Браки тоже осуществлялись по «сговору»: родители сами выбирали своим детям «суженых», исходя из меркантильных соображений, соображений личной дружбы с родителями будущего супруга (супруги) или благодарности за какую-либо оказанную ими услугу.

Все это свидетельствует о том, что новая религия не смогла изменить человеческие представления о духовной жизни: они по-прежнему опирались на примат материального (гегемония предков) над духовным. А это – именно то, на что опирается языческое общество. Проклиная язычников, религиозные основы которых полностью соответствовали характеру их жизни (они были чисты в пределах своей религии), отцы Церкви характером своей духовной  жизни, как и жизни всего христианского общества, оставались полностью на языческих позициях, что как раз и вызывало их подсознательное недовольство самими собой. Но вместо того, чтобы очищаться внутренне в соответствии с христианскими заветами, они предпочитали бороться со своим «кривым зеркалом», – с самими язычниками как живым олицетворением их непроработанных энергий. Лучше бы боролись с язычеством в самих себе. Многочисленные агрессивные потуги христиан, направленные на ликвидацию мирового язычества вовне, давали лишь основание убеждаться в том, что мир не принял Христа искупающего, который своей крестной смертью снял с нас проклятие наших первопредков и перевел нас на бессмертную жизнь души, созданной нашим истинным Отцом.

Когда христианство раскрыло бессмертие человеческой души, равенство всех людей перед единым Отцом, это подразумевало раскрытие человеческой андрогинности, равенство мужчин и женщин, взятых уже не в их пассивном состоянии, символизирующем дух и материю, а в состоянии активных деятелей истории. Душа человека – это то живое начало, которое преобразовывает мир, выполняя свою андрогинную миссию. Главное в христианстве – не то, что Бог един (это мы находим и в чистых зороастризме-маздеизме), а то, что включилась эпоха души, эпоха субъекта, в которой человек как пассивный природный объект (дух-материя) прежних времен отошел на второй план. В мире воцарился человек-субъект, андрогинная свободная личность.

Согласно природе бесполой планеты Меркурий, отражающей начало дэн и нумерологически связанной с христианством, половая принадлежность человека христианской эпохи перестала играть решающую роль в его духовной жизни. Это, в свою очередь, снимает необходимость многих ритуальных правил и предписаний, которые полагается соблюдать человеку в связи с его половой принадлежностью. Мужчинам и женщинам новой истории уже не требуется решительно разделять свои социальные и бытовые функции, а больше внимания следует уделять своим личностным творческим качествам, больше проявлять свободную волю. Общество же христианское, как и в былые времена, стремится повсеместно ограничивать их в свободе собственного волеизъявления. Можно даже сказать, что оно переводит стрелки их внутренних часов назад, из обретенного ими христианского статуса субъекта в привычный и легко управляемый со стороны общества и Церкви языческий статус объекта.

Чрезмерная ритуализация религиозной жизни, которая должна была быть сведена к минимуму, расцвела снова буйным цветом, давая основания полагать, что в мире ничего не изменилось. Ритуалы в астрологии связаны со знаком вертикальной (объективной) оси Рак, символизирующим воплощение в материальном мире (равно как и смерть в нем) и включение формы настоящего времени. Ритуалы стирают личностное я человека, отождествляя его со всем коллективом и растворяя его в нем. Они чрезвычайно нужны были прежде, в свое время, когда скреплялся мир объективный, а человек был еще средством, а не целью мировой истории. Связанность мужчин с духом, а женщин – с материей, – ритуальна, и с появлением христианства она отходит на второй план, поскольку подлинная свобода связана с открытием человеком в себе андрогинной природы. Только андрогинная природа способна вырваться из-под влияния сковывающего мира объективного бытия, только андрогин является подлинно живым существом, способным на самостоятельное действие, мужчины же и женщины – это марионетки в руках Судьбы, и они живы лишь условно.

К сожалению, христианская история вынуждает нас признать лицемерие «объективированного», как выражался философ Николай Бердяев, христианства. Языческое по своему духу общество провозгласило введение новой религии, единый Бог которой, сам того не желая, скрепил централизацию языческой государственной власти. Все основы социальной жизни остались прежними. Но при этом еще появился новый Бог (затем, чтобы еще более успокоить всех сомневающихся, к нему прибавили несколько святых, заменивших по своим функциям тех многочисленных малых богов, которых отвергло христианство).

Дохристианская история по своему замыслу и осуществлению была объективной: происходило эволюционное развитие Космоса, в котором человек присутствовал в качестве живого средства для достижения неких космических целей, не владеющего самостоятельной волей и не способного осмыслить все происходящее. В объективном мире борьба Добра со Злом происходила во внешней жизни: силы зла и силы добра персонифицировались в отдельных людях (а чаще – в общинах, государствах или народностях), воевавших, подобно зомби, между собой, что отчетливо проявилось, например, в ветхозаветной истории.

Иное дело – история христианского времени. Согласно исходному ее замыслу, эта борьба должна была сместиться в субъективную сферу, – в сферу души одной отдельно взятой человеческой личности. Именно это, собственно, и делает человека Личностью в подлинном смысле этого слова (не зря Кьеркегор связывал личность с грехом: ведь именно в ее душе в христианские времена происходит битва Света и Тьмы). Предполагалось повсеместное прекращение всех внешних войн и замена их теми духовными войнами между Добром и Злом, которые кристаллизуют личность человека и обогащают его душевную природу опытом познания. Вместо этого христианские священники санкционировали внешние битвы с инакомыслящими, воссоздав прежний порядок вещей, согласно которому все силы добра концентрируются в руках целых христианских общин, а вот силы зла воплощаются в тех изгоях, которые не принимают их религиозных положений. Борьба снова перенеслась в мир объективный, что явилось безусловным шагом назад в духовной истории человечества. Тем самым скреплялись языческие основы существования последнего в мире объективного бытия. Христианство, будучи по своему замыслу религией субъекта, впало в «объективацию», оно стало «объективированным». Призванное соединить субъективное и объективное, субъект и объект, христианство вместо подлинного соединения совершило их смешение, разорвав при этом живые, органические связи входящих в данное соединение составных компонентов. Подобное ложное соединение и привело к тому, что христианское на словах общество вернулось к языческому государственному строю на деле, а в мире возобновились те войны, от которых призывал нас отказаться Иисус Христос.     

И если Север (Европа) принял христианство хотя бы на словах, то Юг (Азия), которому было куда сложнее расставаться со своими языческими привычками (сейчас не время говорить о причинах этого обстоятельства), нашел для себя более адекватную религиозную форму в виде «искреннего» ислама, в котором слово не расходится с делом. Ислам есть религия языческих времен (единственная уступка новому времени – «Бог един», но это ничего не решает), в которой женское начало (слепая природа, или материя) унижено до предела и полностью отождествлено с реальными женщинами. Тем самым между мужчинами и женщинами образовался непреодолимый разрыв, не способствующий их подлинному соединению. От этого страдают как те, так и другие, что порождает в них весьма действенный комплекс неполноценности, ведущий к нездоровой агрессии, которой всегда славился мусульманский мир.

Таким образом, мусульманская религия утверждает господство мира объективного и не способствует раскрытию субъективного мира живой человеческой личности. Многобрачие здесь является наиболее характерной чертой, обличающей низменность духовных устремлений магометан. Ислам – это реакционная попытка языческого мира вернуть себе утраченные позиции под новыми знаменами, но прежде всего это – продукт грехов и заблуждений впавшего в объективацию христианства, результат подсознательного желания христиан получить за это заслуженное наказание, но в то же время – и их желание разобраться в самих себе и ответить на вопрос: что же в христианстве пошло не так, как следовало бы.     

Что касается ислама, то думаю, не напрасно Д. Андреев в своей книге «Роза мира» (6) в кругу великих мировых религий эту религию не упомянул, несмотря на то, что она имеет едва ли не наибольшее число верующих. Назван был даже зороастризм, а ведь его ряды насчитывают сравнительно небольшое их число. Дело не в количестве верующих, а в качестве религиозных положений. Ислам не принес ничего нового. Он только адаптировал для понимания среднего человека отдельные идеи других религий: буддизма, иудаизма, христианства. От христианства ислам принял идею единого Бога.

Сейчас мы находимся, возможно, в преддверии третьей мировой войны, которая, по предсказаниям древних пророков, станет войной «креста с полумесяцем». Главным ее виновником является страна протестантского религиозного лагеря США. Миром ислама уже объявлен «джихад» – священная война в защиту мусульманской веры, на которую, разумеется, никто и не посягает, но как же иначе мусульманский Восток сможет решить свои проблемы? Все войны всегда велись за власть над миром, в том числе и за власть над душами. Мусульманские лидеры экстремистов сейчас прямо заявляют, что на повестке дня у них стоит последовательная исламизация всего мира, приведение человечества к «истинной» религии Магомета.

Ислам возник как крик души слабого человечества в невозможности осуществить внутренний духовный переворот, невозможности принять крест Христов, но и как результат нежелания жить по прежним законам многобожия, желания расслабиться и вернуться к привычному и знакомому существованию. Человек не хотел идти к Богу таким трудным путем, который предлагало христианство. Эта ноша была непосильной для него. Поэтому возможная третья мировая война будет окончательной Голгофой для христианства, в которой оно должно погибнуть и возродиться к новой жизни перед новым приходом Спасителя, и только таким образом его миссия будет исполнена. Христианские ереси, а следом за ними и ислам как религиозная концептуализация этих ересей, а также протестующий против засилья «абсурдной» веры атеизм, – вот то злое начало, которое выделилось из внутренней структуры христианства, и с которым, как со злом в себе, оно должно бороться, в соответствии с пониманием христианства как религии, постулирующей борьбу личности со злом в своей собственной душе. Возможно, что мир ислама еще ударит бумерангом по христианскому миру и, в конце концов, выведет его из состояния ленивого самодовольства и уверенности в собственной правоте, не подвергаемой сомнениям.

Чтобы очиститься, христианству, по-видимому, своей Голгофы не избежать. В страдании Голгофы открываются новые истины, проявляется правда Христова. Она прочистит наш разум, и каждый сам сможет понять, чтό есть человек и чтό есть Бог, тогда и примет полностью истину Христа. В какой-то степени мини-Голгофа, или генеральная ее репетиция, уже проигралась в нашей стране, в революции 1917 года. В ней было распято христианство, но после революции 1985 года, называемой перестройкой, христианство возродилось к новой жизни.

      

И напоследок хотелось бы снова вернуться к теме христианского раскола. В чем же его причина? Ведь, казалось бы, парадоксальный по сути своей факт: христианство – первая религия, где постулируется единство Бога и человека, субъекта и объекта, и именно она распалась на две ветви, что свидетельствует о том, что данная задача пока непосильна для христиан. Может, причина этой неудачи в том, что Близнецы – «двойной» знак, и в нем проигрывается мистерия живой и мертвой воды, мистерия двух братьев – смертного Кастора и бессмертного Поллукса? В знаке Близнецов заключена и идея Богочеловечества как единства смертного и бессмертного начал. Включившаяся незадолго до прихода Христа эра Рыб также указывает на двойственность космических энергий.

Христианство – это религия «двойного» открытия. Кажущаяся неудача христианства «первого прихода» символизирует трудности, которые появляются у человека в момент его перехода на качественно иной уровень, – уровень души. Здесь, скорее, следует ставить вопрос о смысле, а не о причине христианского раскола. Эсхатология христианской эпохи устанавливает новые ориентиры: когда хочешь что-то объяснить, нужно посмотреть не назад, а вперед; не искать ответа в каузальной сфере, – в мире внешних причин и поводов, – а смотреть в будущее, постараться увидеть цель происходящего. Наверное, предпочтительнее ставить вопрос не «почему?», а «для чего?», искать не причину, а цель и смысл. Вероятно, понимание этого смысла станет нам доступным лишь тогда, когда произойдет воссоединение Церквей. Когда будет явлен результат христианского опыта, тогда же раскроется и цель раскола христианской Церкви. Проповедуемая любовь не осуществилась пока в христианской жизни; это станет делом следующей мировой религии, религии воссоединения частей андрогинного целого.

Очень остроумный ответ на вопрос о причине раскола в христианстве в свойственной ему манере дает Ю. Каныгин в работе «Пояс мира». Если я правильно поняла, говоря кратко, эта причина коренится в смерти Ярослава Мудрого в 1054 г., – в год разделения церквей. Головокружительная история в пересказе экономиста Ю. Каныгина совершает новый непредсказуемый вираж: оказывается, в свое время Киев тоже чуть было не стал Новым Иерусалимом. К этому его готовили коварные масоны, к которым автор чуть ли не во всех своих книгах проявляет подозрительно повышенный интерес, – Сионские мудрецы. Сионский приорат (левоарийское духовное направление) готовил новый крестовый поход с целью утвердить на престоле Киева потомка «Святой крови» Христа («Святая кровь» почему-то выбрала себе для воплощений именно левоарийское крыло). Ярослав же Мудрый был якобы носителем этой «Святой крови» (по матери), поэтому его называли Софией. Масонская организация хотела утвердить левоарийское начало на Руси, заручившись поддержкой Ярослава. Но преждевременная смерть последнего и воцарение следующего, правоарийского правителя (с соответствующей материнской кровью, ведь все у Каныгина детерминируется исключительно генетическим базисом) нарушили их планы. Вот тогда западная Церковь, пребывавшая под огромным влиянием Сионского приората, откололась от Восточной по причине укрепления Восточной Церкви: ее уже нельзя было сломить. Каныгин остался верен себе, перенеся борьбу светлого и темного начал даже в область формирования двух христианских конфессий. Католичество, стало быть, – это злостное левоарийское направление, а православие, соответственно, – светлое правоарийское. Правда, здесь снова неувязочка получается: католицизму, как известно, присущ жесткий рационализм (правизна), а вот православию, совсем напротив, – дремучий мистицизм (левизна). И ничего с этим не поделаешь…

Как бы там ни было, все новый и новый смысл обретают сказанные кем-то еще на заре перестройки слова о том, что Россия – это страна с непредсказуемым прошлым. Здесь невольно возникает аналогия с приводимыми выше опасениями некоторых современных физиков о том, что они не столько открывают новые элементарные частицы, сколько создают их своей мыслью, обнаруживая именно то, что они сами хотят найти. Возможно, эта опасность не исключена и для исследователей исторических реалий, и они часто не столько открывают историю, сколько создают ее сами. Ведь чем больше они углубляются в ее тайны, тем, как мы убеждаемся при чтении книг Каныгина, более непредсказуемыми становятся результаты их исследований. 

Возвращаясь к теме христианского раскола, приходится признать, что его нельзя объяснить какими-то внешними факторами, например, территориальным разделением империи, перенесением столицы с Запада на Восток. Это событие говорит только о способе реализации в физическом мире идеи разделения. Изначально для каждой религии выбирается своя территория и свой народ со своими этнопсихологическими особенностями. Поэтому предшествующие философские и религиозные идеи, господствовавшие на конкретной территории и обусловившие тот или иной характер воплощения христианской мысли, тоже имеют вторичное, служебное значение. Христианство с самого начала было, по-видимому, предназначено к расколу на два направления (ведь готовился страшный Суд!). Целостность идеи христианства надо было еще обрести.

Если обратиться к теории восточной школы не раз упоминавшейся Баситы («Ветер Шаолиня»), можно найти одно очень интересное положение: человек имеет семь тел, соответствующих семи чакрам и семи уровням сознания. Так вот четвертое тело, связанное с чакрой анахата, – это астральное тело, отвечающее за любовь и вообще за эмоциональную сферу человека. Первые четыре уровня сознания дуальны. На этих уровнях человек еще решает проблему выбора. Эти уровни принадлежат плану злых духов. Но когда человек развивает пятый уровень, связанный с ментальным телом и чакрой вишудха, открывается план добрых духов и человек познает себя, обретает целостность и достигает блаженства андрогина. Так что в любом случае, несмотря на переход к четвертой религии, в которой постулируется единство и целостность, на деле осуществление этой целостности пока недостижимо. Во всех предыдущих религиях проявлялся плюрализм мнений, нигде не господствовала единая система взглядов. Постоянно велась борьба с ересями. Может, только пятая религия освободит нас от этого?

Четвертый уровень соответствует астральному телу. Хотя включилась уже чакра души, связанная с любовью, но этой любви еще чего-то не хватает. Астральное тело – это тело эмоций. А значит, оно достаточно экзальтированно, некритично, неспокойно. Вспомним, что христианские священники пытались обратить в христианство «диких» язычников, используя не доводы разума, не убедительные аргументы, разъясняющие сущность вещей, а исключительно силу эмоциональных убеждений. Но следует помнить, что Христос – это Логос мира, символизирующий собою познание высших мировых истин. Христианство по своему предназначению должно было принести знания, способные сделать человека свободным как от кармы предков, так и от его собственных грехов, совершенных в прошлом. На четвертом уровне знания человека носят еще безусловный, эмоциональный характер. Эмоции, именуемые верой, часто одерживали верх над разумом, и христианские отцы отвергали его. Религия Слова, религия знания начинала отрицать знания во имя эмоциональной убежденности отдельных служителей Церкви в истинности тех положений, которые им было легче всего принять. А ведь надо было двигаться в сторону труднопостигаемых положений.

Переход от тела эмоций к ментальному телу и пятому уровню сознания, на котором работает вишудха, открывает новые перспективы для претворения христианских идеалов в жизнь. Пятый уровень соответствует ментальному телу, то есть телу разума. На этом уровне человек обретет мудрость и не будет метаться из стороны в сторону в поисках ответов на все возникающие вопросы. Пятый уровень даст выход из сомнений. Ангра-Майнью был дитя сомнений Зервана, и только с пятого уровня, когда сомнения уходят, реализуется план доброго духа. Я бы, конечно, подкорректировала эту по-манихейски закрученную восточную формулировку Баситы тем, что первые четыре – это все же не планы злого духа. Все уровни формирует добрый дух. Просто злому духу удалось внедриться на первые четыре уровня, ибо они предполагают выбор и связанные с ним сомнения, что органично Ангра-Майнью. Выше четвертого уровня ему пройти не удалось. Начиная с пятого уровня, человек сможет освободиться от духовной дестабилизации. Тогда же ему станет доступным познание его андрогинной целостности. Поэтому любовь четвертого уровня еще не может быть подлинной; она больше основана на эмоциях, чем на разуме. Я полагаю, что только любовь разумная есть подлинная духовная любовь.

И все же дуальность человеческого сознания проявила себя в наибольшей мере именно в христианстве, когда уже должен был начать осуществляться переход к целостности сознания. Может быть, обнаружилось это впервые на уровне души потому, что начали открываться те глубины, которые ранее были сокрыты от человеческих глаз. Необходимо было перед пятым уровнем воссоединения в единую целостность максимально прочувствовать весь трагизм разъединения. Возможность осуществить единство может возникнуть, когда в полной мере проявится потребность в нем, в момент наибольшей поляризации позиций, когда перед человеком предельно остро встанет проблема одиночества и чувство потери своей второй половины, равно как и своего собственного я.

Давайте проанализируем основное отличие между католичеством и православием с точки зрения фундаментально-идеологической, и тогда можно будет на уровне самогό духовного первоисточника вскрыть корень расхождения между ними. Здесь уместно вспомнить одну КВН-овскую шутку, представленную командой «Сибирские пельмени» из города Свердловска: «Люди! Мы живем в одной стране, и юмор у нас не должен сильно отличаться». Таким же образом, поскольку вся мировая религиозная мифология описывает одну и ту же реальность творения мира, первичная идея его устройства во всех чистых, то есть боговдохновенных, религиях должна быть одна и та же. Поэтому для того, чтобы прояснить какой-либо запутанный вопрос одной из религий, удобно просто экстраполировать ответ на него из другой религии, которая эту тему освещает более внятно. Как вы можете видеть, в своей работе я постоянно опираюсь на массив зороастрийских знаний (на мой взгляд, это вполне оправданно: материнская религия!). И теперь я воспользуюсь этой помощью снова, чтобы оценить различие в идеологических позициях католичества и православия. Как известно, оно касается вопроса о взаимосвязях внутри Святой Троицы между Богом-Отцом, Богом-Сыном и Святым Духом.

Бог-Отец здесь, – хочешь-не хочешь, – символизирует собой женское начало. Собственно, в этом нет ничего удивительного: большая часть дохристианской эпохи была временем матриархата. Широко известен миф о триединой Белой Богине, культивированной древними кельтами, – представителями арийской расы. А вот уже древнесемитская религия, вскормившая в дальнейшем христианство, ввела культ мужского Бога, благодаря чему христианство обосновало свое понимание триединства в пределах одной (отдельно взятой) мужской природы. Это, надо сказать, совсем никуда не годится. Если уж мы берем за основу принцип Троицы, то нужно раскрыть его в полном объеме, – как объединение трех мировых начал. В нем должен присутствовать как мужской, так и женский и андрогинный представитель, иначе троичный принцип теряет весь свой смысл. Так что, надо полагать, Бог-Отец вполне сопоставим с женским, материнским началом, описанным в книге Роберта Грейвса «Белая Богиня» (45). Бог-Сын представляет собой начало андрогинное, а Святой Дух – это уже начало безусловно мужское.

В православии утверждается, что Святой Дух исходит только от Бога-Отца (своего рода «материалистическая» позиция, свойственная православию), в католичестве принято считать исхождение Духа не только от Отца, но и от Сына (филиокве).  Если перевести эти мысли на уровень сопоставления трех мировых категорий, то получим следующее: православие постулирует происхождение мужского начала из женского (а это, простите, уж никак не может быть правильным), католичество же мужское начало производит как из женского, так и из андрогинного. Рассматривая эти положения с точки зрения исторической последовательности раскрытия общечеловеческих и общемировых энергетических чакр, можно прийти к выводу о правоте католичества, поскольку сначала включаются чакры тела, затем чакры души, и только потом включится последняя чакра, – духа. Следовательно, с точки зрения живущего на земле человека, дух исходит сначала от Отца (а точнее, матери), затем к этому процессу подключается Сын, и лишь после этого произойдет прямой выход к Духу. Когда православие отрицает исхождение Святого Духа от Сына, оно отрицает саму миссию Иисуса Христа, его Богоявленность. Тем самым православие «пробуксовывает» в дохристианских временах, – временах тотального господства материи, – ну так на то оно и православие, – «женская» ипостась расколотого христианства.

Если же посмотреть на эту проблему с другой стороны, имея в виду не историю становления духовного человечества, а некое «одновременное» взаимодействие трех составляющих Святой Троицы, как это и положено в христианском богословии, получается уже совсем другая картина. В этом случае сомнительной представляется правота как православия, так и католичества. Ведь оба они утверждают, что мужское начало происходит из женского, – а это никак не может соответствовать действительности. И наполовину справедливым предстает католичество, – в своем утверждении происхождения мужского начала из андрогинного. Если опираться на зороастрийскую (зерванитскую) религиозную концепцию, в основу всего следует полагать первичную свободу, – андрогинное бытие. И уже из нее появляется сначала мужская, затем – женская объективность. Правда, ввиду значительной противоречивости зороастрийских текстов не исключен и родственный вариант: мужское и женское начала появляются из андрогинного одновременно и в него же возвращаются. Если перевести эту позицию на язык христианской Троицы, получается довольно странная картина: Творцом всего в этом случае, причем при любом раскладе, оказывается Сын, который производит сначала Духа, затем Дух создает Отца. Или же Сын создает их одновременно. Этот кажущийся нонсенс можно разъяснить следующим образом: с точки зрения бытия обычного человека, первичная реальность – это всегда его собственное я, его свободная андрогинная сущность, символизируемая Сыном. И уже из сферы его я «в его поле зрения» появляются и Дух Святой, и Бог-Отец. Их взаимодействие осуществляется именно через это субъективное я человека, через свободу Бога-Сына. Бог-Сын – аналог зороастрийского Зервана, а также буддийской Нирваны, которая, по мнению буддистов, настолько совершенна и самодостаточна (как самодостаточен и олицетворяющий ее человек), что вполне заменяет собой и Бога.

Бог-Отец христианства представляет собой некую внешнюю, объективную величину, тогда как Бог-Сын есть величина внутренняя, близкая человеческому сердцу. Через Бога-Сына человек начинает ощущать Богом самого себя, – и это великая тайна, так искренне и непосредственно выданная буддизмом. Только вот  в буддизме Бог-человек монофизичен, а в христианстве он диалектичен, вбирая в себя я (человека) и не-я (Бога) одновременно. Сущность человека – в его андрогинности, поэтому свое определение он получает, лишь исходя из своей зеркально-диалогичной природы.  

Рассматривая принцип Троицы с точки зрения нумерологии, первичным мы найдем уже Духа (единица), вторичным – Отца (двойка), и только затем (если повезет) появится Сын (тройка). Но постойте: ведь мы говорим о догмате Троицы! А значит, искать ответ на вопрос о ее сущности можно уже в самом ее названии. И здесь мы снова возвращаемся к зороастрийской позиции зерванитов, следуя ходу мыслей которых, первенство в этом союзе следует отводить все-таки Богу-Сыну: само название «Святая Троица» уже является указанием на число три как на первичный принцип, определяющий сущность этого образования. Поэтому в Троице первичен действительно Сын, поскольку его андрогинная сущность образует наименование Троицы. Сущность Сына вбирает в себя как сущность Отца, так и сущность Духа Святого, в их неразрывном единстве. При этом каждый элемент Троицы в то же время существует и сам по себе. Однако человек свою связь как с Отцом, так и с Духом Святым, заключает только через Сына (через собственное сердце). Троица – это сам символ Человека, поднявшегося к высотам духа. Отец и Дух – это составляющие объективной природы, которые существуют иным образом, нежели субъективное человеческое я. Человек как бы проникается ими и включает их во взаимодействие и жизнь. В то же время, «искра божья», содержащаяся в человеке, дает основание полагать, что в своей самой первичной экзистенциальной глубине человек един с Богом. Человеческое начало символизирует собой Божественное начало, начало подлинного Бога, – Бога-Творца и Бога-Зервана в одном лице. Вот почему именно четвертый Спаситель, представляющий Бога-Сына, – Иисус Христос, – совершил самую главную революцию во всей человеческой истории. Он открыл нам, что Бог есть любовь. Из этого следует, что Бог есть сущностная свобода, Бог представляет собой живую андрогинную природу. И завершается это тем, что Бог есть Человек, – Человек в своей высшей ипостаси. Главной особенностью христианства является его богочеловеческая религиозная парадигма. Андрогинность – основа живого мира. С этой точки зрения, христианский Бог-Отец и Святой Дух предстают уже в другой роли, нежели это принято считать в христианстве. Они предстают как составные части просветленного богочеловеческого начала, и не более того.

Все это, конечно, всего лишь мои предположения, и много еще можно рассуждать на эту тему, выдвигая различные версии и варианты подобных раскладов. Однако, поскольку я не имею соответствующей профессиональной квалификации, я и не берусь вступать в серьезный спор с христианскими богословами (попробовала бы я это сделать во времена цветущего Ренессанса!). Никоим образом я не хочу посягать на их теологическую территорию. Но мне кажется, что в тот момент, когда православие (оно будет первым) и католичество станут рассматривать догмат о Святой Троице с точки зрения первичности Бога-Сына (хотя это и звучит, на первый взгляд, довольно нелепо, но в этом проявляется парадоксальность христианского учения), тогда в них и будет восстановлена подлинно христианская любовь. Когда эта любовь, олицетворяемая Сыном, будет положена в основу христианской теологии, тогда католичество и православие (и конечно, протестантизм) воссоединятся под знаменем этой единой «троичной» любви. Сейчас же главной ошибкой двух христианских направлений является то, что их богословие во главу Троицы ставит женское начало, – символ материального мира. Именно в этом – причина неистребимости языческого духа в христианстве, и в этом же – причина лютой ненависти христианских священников к язычеству. Язычество – это их собственное кривое зеркало. Это, как писал Шопенгауэр, – не другая, а как раз та же самая собака, которая не в состоянии узнать в зеркале самое себя.

Иными словами, христианство еще не смогло стать христианством; оно все еще остается язычеством. Единый Бог – это, конечно, хорошо, но этот постулат провозглашается пока только на словах. Христианское же общество реально живет еще в ритмах материалистического многобожия. И в этой связи так ли уж случайны «слишком человеческие» проявления характера Господа Иеговы, в образе которого многие христиане видят Бога-Отца? Мне очень бы не хотелось записываться в ряды еретиков и становиться в курируемую христианскими священнослужителями очередь в Геенну Огненную, но нравственная совесть не позволяет мне оставить без внимания следующее соображение. Если истинным Богом-Отцом представить Господа Элохима, олицетворяющего благой мир, то Господь Иегова станет символом материальной природы, искаженной злом. Проблемы Иеговы с морально-нравственным законом в полной мере отражают проблемы всего оскверненного дьяволом физического мира, поскольку этот Бог словно вобрал в себя все основные характеристики греховной до поры материи.

В христианском же символе Троицы на первом плане должен стоять Бог-Сын, и уже Он соединяет Бога-Отца со Святым Духом, в соответствии с основным законом жизни, постулируемым в первичной мировой религии. Как Святой Дух исходит от Бога-Сына, так и Бог-Отец постигается человеком тоже через Бога-Сына. Если произвести подобное очищение основной христианской парадигмы, тогда восстановится не только подлинное единство этой религии со всеми остальными, но и целостность самой христианской Церкви. Состояние же ее нынешнего раскола – это свидетельство ее нежизнеспособности. Нет в Церкви жизни, потому что нет в ней любви. Любовь есть желание ставить в соответствие духовное с материальным, а это соответствие устанавливает Бог-Сын, символизирующий начало зороастрийского Зервана. Как это ни парадоксально звучит, но именно Сына христианская Церковь и «проглядела». Используя язык христианских богословов, я скажу, что Церковь соблазнилась о духовном, презрев материальное и проявив тем самым свою про-материальную природу. Результатом этого стало постулирование первичности Бога-Отца исхождением Святого Духа от Него, – а значит, первичности материи, неведомым образом производящей живой дух. На мой взгляд, христианская любовь только тогда будет явлена в мире, когда христиане научатся любить не абстрактного Бога-Отца, сущности которого они не знают и не понимают, а именно Бога-Сына, воплощенного в образе живого человека. Так уж устроен человек, что любить он может только живое, а не некую бесплотную тень или идею. Идеей можно заряжаться, включаться в жизнь, но любить ее невозможно. Христианская любовь – это любовь к человеку.

      

Как мы можем видеть, «целостная» христианская религия, основывающаяся на идее двойного пришествия Христа, всей своей историей формирует прекрасные условия для полномасштабного проведения последней битвы между Светом и Тьмой. Церковный раскол – это символ раскола в андрогинном теле человека, результат объективации и выведения этой проблемы наружу, с тем чтобы наконец решить ее. Христианство – пока еще не осуществленная религия. Она положила начало андрогинной истории, но первый ее этап еще «материален» (напомню, что первая чакра души символизирует материальный мир), а потому наполнен злом. Однако была поставлена задача борьбы с дьяволом и показан способ победы над ним. Первый этап андрогинной истории проникнут ненавистью, которая побеждается любовью. Это – история становления подлинной андрогинности. Уже со вторым, «дважды андрогинным» приходом Христа христианская религия «возьмет свое». Это станет возможным уже в новую парадоксальную эру Водолея, эмансипирующую все духовные силы человека, подавляемые прежде силами материальными. И здесь приходится признать благотворность миссии человеческого прогресса, благодаря достижениям которого стало возможным освобождение огромного количества человеческой энергии, направляемой в новое русло, – русло творческой самореализации.

Большая часть религий, процветавших в эпоху господства материальной составляющей мира (к ним, нимало не смущаясь, можно отнести даже буддизм), никогда не делала особого различия между добром и злом, считая эти понятия относительными. И не удивительно: в мире оскверненной материи добро и зло смешаны и кажутся нераздельными. «Ревнивый, но справедливый» Иегова, «прекрасная, но опасная» Белая Богиня, а также непостижимые буддийские откровения полубелой-полужелтой расы не оставляют у нас иллюзий относительно возможности избежать участи быть распятыми в этом времени во имя красоты и любви. Эту ношу ради всех нас взял на себя Иисус Христос, и с его добровольной жертвой закончилась эпоха господства неумолимого объективного настоящего и началась эпоха «деяния», так пугающего дальневосточную душу. Субъективно-человеческая (а потому и поистине божественная) ось будущего-прошлого раскрывает смысл миротворения, неведомый прежней эпохе. Смысл – это знак разделения света и тьмы и перспективы победы над злом. С новым приходом Христа эта победа станет реальностью, так же как реальностью станет уже совсем другой, просветленный человек. То смешивание добра и зла, которое было свойственно ему прежде, останется для него всего лишь дурным воспоминанием. Следующий, – пятый День Творения, – станет аналогом второго Дня, принесшего зороастрийскую религию, – едва ли не единственную в дохристианскую эпоху, которая не раболепствовала перед злом, но яростно с ним боролась (уж как могла: не обессудьте). Видимо, такой ее характер объясняется тем, что вторая чакра, хоть и относится к физическому телу, но играет роль чакры душевно-андрогинной, – а значит, деятельной и ориентированной на брачный союз, провидящей смысл всего происходящего. И уже на более высоком уровне ее миссию подхватывает и осуществляет чакра пятого Дня Творения.

Назад

Вперед