На главную страницу
Статьи

Оксана Лианова.

Что такое «чертовщина» и ее место в христианском сознании

(размышления по поводу романа М.А. Булгакова

«Мастер и Маргарита»).

 

Самым популярным, пожалуй, классическим романом на постсоветском пространстве является сейчас роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Вокруг него всегда ходило немало мистических слухов демонического характера. Роман, якобы, связан с некой нечистой силой, которая преследует тех, кто хоть как-то причастен к экранизации или театрализации этого произведения. То кто-то заболеет или попадет в аварию, то кого-то обворуют, от кого-то уйдет жена, а то и муж. Кто-то, – о ужас! – не доживет до девяноста, а если и доживет, то что это будет за жизнь? Ну, и так далее. Мистика какая-то.

Меня немного удивляет, что «Мастер и Маргарита» позиционируется как мистическая книга, одним из главных героев которой является Дьявол. И основными отличительными признаками этого Дьявола являются, конечно, его мудрость и искусство владения магией. А что еще для чертовщины нужно?

Тем не менее, Дьявол Булгакова по имени Воланд на удивление справедлив и местами даже благороден. Он наказывает только тех, кто заслуживает этого наказания и является настоящим ангелом-хранителем для лирических героев романа, к нравственности которых у читателей особых претензий нет. Пусть Воланд и Дьявол, но он помогает героям очиститься, стать лучше и мудрее, достигнуть истинного совершенства и упокоиться с миром.

Так какой же он после этого Дьявол? И верил ли сам Михаил Афанасьевич в то, что пишет о Дьяволе? Быть может, он, подобно Николаю Васильевичу, сжегшему незадолго до своей смерти второй том «Мертвых душ», считал, что описал лишь грязные человеческие страсти? Так нет же! Булгаковский Дьявол не наделен практически никакими страстями, тем более грязными. Напротив: именно за них-то он людей и карает. Он смотрит на суетливый человеческий мир с горделивым презрением, и лишь за этой его гордыней проступают едва заметные сатанинские рожки.

Единственным сатанинским изречением Воланда, на мой взгляд, является фраза, сказанная им Маргарите после бурно проведенной ночи на так называемом дьявольском балу: «Никогда и ничего не просите. Сами предложат и сами все дадут». Причем сказано это было в контексте воспевания оды гордости. Но у гордости есть два лица: одно – духовное, другое – тоже духовное, но лишь по модулю, ибо имеет знак «минус». Воланд воспевал, конечно, второй вариант гордости, – гордость в понимании гордыни. Это – одна из краеугольных позиций Дьявола как Люцифера, то есть ангела, предавшего духовный свет Господа.

А теперь пришло время поговорить о «сатанинской» сущности Воланда поподробнее. Я плохо знакома с творчеством Булгакова, а роман «Мастер и Маргарита» читала очень давно, еще на заре перестройки. Так что о самом романе мне трудно судить. Но я не поленилась прочитать вступительную статью о писателе в одном из собраний его сочинений, и кое-что из жизни Булгакова мне удалось узнать. Начнем с того, что будущий писатель родился в семье с богатыми патриархально-церковными корнями. А потому уже с детства, с подачи своих ближайших родственников, был обречен постигать Бога в традиционно-святоотеческом ключе. Исходом такого постижения явилось неверие, характерное для Булгакова, – во всяком случае, в юные годы. В дальнейшем, согласно отзывам его близких, он все же поверил в Бога, но «как-то по-своему».

В мою задачу не входит обсуждать степень веры или неверия Михаила Афанасьевича: жизнь – слишком интересная вещь, чтобы... Но для меня несомненно то, что изначальный взгляд Булгакова на Бога и Дьявола очень близок к представлениям патриархального священства того времени (впрочем, эти представления, как правило, не меняются веками, так что нынешнее наше богословие, вне всяких сомнений, разделяет взгляды своих дореволюционных коллег). Я бы назвала это даже взглядом на чертовщину глазами самой чертовщины. Но не спешите хвататься за пистолет, – я поясню.

Видел ли кто-нибудь дьявола? Думаю, что нет, ибо он – не личность. Дьявол – это условный центральный агент мирового зла, смыслом бытия (или, точнее, небытия) которого является отрицание добра. Отрицание добра сущности не имеет, потому что эту самую сущность оно как раз и отрицает. По аналогии с антитезой «космос – хаос», зло проявляется лишь там, где происходит разрушение упорядоченного пространства, где рушится гармоничная система благоустроенного космоса, причем само зло эту систему как раз и сметает. Зло есть небытие, отказ от творения, существования, упорядочивания, систематизации. А потому и дьявол не может быть конкретной персоной, которую можно увидеть, услышать или пощупать. Дьявол являет собой абстрактный принцип небытия. Все, чего он хочет, – это разрушение гармонии сотворенного мира, а еще лучше, – разрушение самого мира.

С абсолютным злом не сталкивался, – я полагаю и надеюсь, – никто из когда-либо проходивших по земле. Как правило, в своей жизни мы пересекаемся лишь со злом относительным, представляющим собой своеобразный коктейль из добра и зла, несколько напоминающий манихейские, дальневосточные и некоторые западные учения, – ну, да Бог с ними. Не о них сейчас речь.

Вне всякого сомнения, что Булгаков и в мыслях не имел представлять самого Дьявола в человеческом обличье, – я не настолько дурно думаю о знаменитом писателе. Но!.. Воспитание детских лет не могло не отложить свой отпечаток на восприимчивую детскую душу. Тенденция персонифицировать дьявола есть ноу-хау христианских просветителей. По крайней мере, если нечто подобное и происходило в языческом мире, то само вещественно-предметное мировоззрение, характерное для дохристианской эпохи, было фактором объективации и персонификации природных сил и явлений. Иными словами, материализация языческих богов была велением времени. А что касается дьявола… языческий мир был миром значительного смешения добра и зла, а потому дохристианские боги нередко отвечали и за добро, и за зло, – одновременно или попеременно.

Христианская же мифология создала своего дьявола, полностью лишенного какого бы то ни было благого содержания, но при этом вполне реального, и даже материализованного субъекта. Во всяком случае, – субъекта, способного по желанию как материализовываться, так и дематерализовываться. Объективация дьявола есть первый признак отрицания самой идеи христианства. Впрочем, поскольку сейчас никто не может с полной уверенностью сказать, в чем состоит подлинная идея христианства, ее я касаться не буду. Скажу иначе: объективация дьявола, наделение дьявола личностными чертами есть прямой признак отрицания истины.

Если не все еще знают, – я вам скажу, откуда взялся столь отчетливый фотопортрет дьявола, – настолько отчетливый, что по нему легко можно объявлять этого несчастного в розыск и достаточно быстро его найти. Точнее, не самого даже дьявола, а более простой его эквивалент, – черта. Разница между чертом и дьяволом состоит, прежде всего, в том, что чертей может быть много, а дьявол – один. Но принцип их работы – тот же, разве что дьявол (или Сатана, Вельзевул, Люцифер и т.д.) является главным военачальником в сатанинском воинстве, а, стало быть, несет большую ответственность, чем обычные, рядовые черти. Но, поскольку команда все же одна, – он не должен сильно отличаться от своего коллектива, иначе его просто не поддержат на выборах.

Личностный фотопортрет черта взят, – и, надо сказать, совершенно незаконно, – из мифологии конкурирующих религий. То, что было святым и светлым у язычников, – то, разумеется, стало воплощением темных сил у христиан. Ведь как выглядит черт? Как полуживотное-получеловек с рогами и хвостом, – ни дать, ни взять рогатый бог древней друидической религии Цернуннос. Этот бог олицетворял плодородные силы природы, поскольку в древности, когда человек жил в лесу, природа была для него практически всем и он полностью зависел от нее.

Могучие силы природы древний человек отождествлял с прекрасными животными, идеально приспособленными к лесной жизни. Для первобытных охотников и собирателей таким идеалом был олень как главный объект их охотничьих интересов. Оленерогий бог стал первым мужским богом, защищающим человеческую общину от всех невзгод, которыми так щедра земная природа. Затем, по мере формирования сельскохозяйственных пастбищ, на первый план выходили уже другие животные, – бык и коза. Поэтому оленьи рога лесного Цернунноса сменились на бычьи, а то и, – прости, Господи! – козлиные рога Цернунноса земледельческого. Таким образом, рогатый бог древности не имел никакого отношения к дьявольщине и другим непотребным вещам, которые охотно приписывала ему христианская пропаганда. Напротив, Цернуннос был богом урожая, спасающим людей и животных от голодной смерти.

Рогатый бог олицетворял собой благой материальный мир, в который так органично вписывались животные, в отличие от неприкаянных людей, так до сих пор и не уразумевших, кто они, зачем и откуда. Исключение, пожалуй, составляют лишь духовно просветленные люди, – с одной стороны, – и нудисты, не совсем удачно мимикрирующие под благих животных, – с другой. Вспомнив нудистов, я невольно вспомнила и булгаковский бал Сатаны, – но об этом позже.

Бычьи рога напоминают полумесяц, который был символом единения мужского и женского начал, как основы мироздания. Козлиные же рожки символизируют плодовитость, а также сексуальные силы природы, способной умирать и возрождаться заново. Считалось, что рогатый бог, как «хозяин зверей», имеет власть над всей лесной живностью. В те древние времена его символами были свирель, пастушеский посох и сосновая ветка. Он олицетворял собой некое соглашение между людьми-охотниками и животными-жертвами и давал людям пищу, а животным – новое рождение на земле. Со своей стороны, люди совершали определенные магические ритуалы, способствующие возвращению энергии жизни в природу. Согласно убеждениям древних, эти жреческие ритуалы способствовали тому, что всякое убитое животное, посвященное рогатому богу, через какое-то время снова возвращалось на родную землю.

Таким образом, языческие культы ничего злобного и сатанинского в себе не содержали: они просто помогали человеку более эффективно и с минимальными потерями использовать дары и энергию природы. Природная магия, которая в христианскую эпоху приобрела дурнопахнущие определения дьявольщины и сатанизма, была способом сообщения человека как с миром животных и растений, от которых зависела его жизнь, так и с миром духа, или духов, – как кому больше понравится, – который помогал человеку управлять силами природы.

А вот ужасные пьяные оргии, сопровождаемые неимоверным разгулом и истерическими беснованиями, были, скорее, исключением, чем правилом на нормальных языческих праздниках. В семье, как говорится, не без урода. Сатанизм бывает везде, – и в язычестве, и в христианстве, – поэтому не стоит приписывать исключительно Старой Религии всевозможные неистовые безумства ее адептов. Ее ритуалы были куда скромнее, чем простиралась буйная фантазия христианских инквизиторов. А от глухого фанатизма никто не застрахован, – в особенности, христианские святители. Так называемые черные мессы, которые служили как некоторые разочаровавшиеся в своих идеалах церковники, так и представители никем не санкционированной Церкви Сатаны, были пародией не только на христианские, но и на языческие ритуалы, имеющие со своими сатанинскими карикатурами очень мало общего.

Да, в мистическом культе Диониса присутствуют элементы опьянения, но лишь для демонстрации того, что сама божественная природа имеет опьяняющие свойства. И символизирующий силы размножения бог винограда, виноградного вина, просто не мог обойтись без идеи опьянения духом. Те языческие вакханалии, которые устраивали настоящие хранители этого культа, выглядели совсем не так по-зверски, как это стало практиковаться уже в христианскую эру. Да и очень многое из того, что в христианскую эру практиковалось в языческих культах, было в значительной мере реакцией на противоестественную позицию монашествующих христиан, объявивших войну природе и своим человеческим природным инстинктам. Агрессия есть оружие слабого, и представители Старой Религии защищались, как могли.

Но речь сейчас не о материнских культах, ставших прообразом диких ведьмовских шабашей, придуманных христианскими доктринерами, которым для укрепления собственных религиозных позиций необходим был образ врага, оправдывающий их непомерную агрессию. Представителям победившей стороны не надо было прилагать больших усилий к тому, чтобы приучать людей бороться с дьяволом в себе, как это делали адепты предшествующих религий, которые принимали мирное сосуществование добра и зла на одном и том же участке земного пространства. Христианские мыслители сделали лучше: они объявили дьяволом главного бога языческого культа, а сам культ – чистой воды сатанизмом. Дешево, как говорится, и сердито!

Вот так и родился своеобразный живой дьявол, знающий все тайны природы и владеющий всеми законами природной магии. А вместе с ним и вся природа была торжественно объявлена цитаделью дьявольских сил, а женщина, как символ этой природы, – бабой Ягой, ведьмой, носительницей мирового зла и, – на всякий случай, – существом, не имеющим души. Действительно: какая может быть душа у символа зла? Уже на примере рогатого бога, ставшего в воспаленном воображении христианских святителей чертом, мы увидели, что наличие личности отнюдь не обеспечивает наличие сущности, а, иными словами, – души. Вот черт: личность, вроде бы, и есть, а вот души, конечно же, нет. Или есть? И здесь уже вырисовывается одна очень интересная дилемма: либо зло может иметь сущность и душу, либо нет. Кому как нравится.

Первый вариант есть откровенный сатанизм, и его не стоит даже рассматривать, поскольку он наводит на ложную мысль о равенстве Бога и Дьявола. Второй же вариант сам по себе крайне интересен. Он предполагает, что можно жить и совершать обдуманные действия и без души, – подобно автомату. И некоторые христианские ортодоксы, по-видимому, считают, что именно так действуют черт и женщина. Рассказывают, что вопрос о наличии души у женщины обсуждался на третьем Вселенском соборе 431го года в Ефесе, и лишь небольшим преимуществом голосов было принято решение считать женщину одушевленной. Однако проигравшая в голосовании сторона своего мнения, конечно же, не изменила, и продолжала считать женщин этакими ходячими зомби. И сие убеждение, возможно, у некоторых ее эпигонов осталось и по сей день. Хотя сторонников этой экстравагантной точки зрения оказалось все-таки меньше, чем ее противников, вся христианская идеология, тем не менее, льет воду на мельницу именно этому соображению, поскольку честь имеет нам предложить в качестве небытийственного дьявола не кого-нибудь, а языческого бога, олицетворяющего жизненные силы плодоносящей природы.

Вот творящие, воспроизводящие силы природы и считались создателями христианской доктрины сатанинским, дьявольским началом. Языческие праздники, по-иному называемые шабашами, были успешно перекрещены в сатанинские ритуалы и описаны церковными авторами в таких ярких красках, словно они сами там неоднократно бывали. Впрочем, может, и бывали, – в своих эротических снах и фантазиях. Недаром многим пойманным ведьмам они приписывали полеты на шабаши не только наяву, но и во сне, – что считалось не менее тяжким грехом. Очень многие элементы этих ритуалов, как-то: полет на метле, целование дьявола в зад, выпивание крови младенцев, – судя по всему, являются творческим изобретением плодовитых христианских авторов. И уже по их протоптанным следам многие противники лицемерной христианской церковности «шли в сатанизм», культивируя не сами языческие ритуалы, а то, что им приписывали христианские фальсификаторы. Сейчас действительно существует довольно много сатанинских сект, но в своей культовой практике они руководствуются, конечно, не первоначальными языческими церемониями, а всем тем, что за долгие годы господства религии любви напридумали ее любящие носители.

Однако носители идеи любви не поняли главного: если в материальном мире сейчас тщательно перемешаны добро и зло, то это еще не значит, что сам материальный мир автоматически превратился во зло. Утверждать подобное – то же самое, что заболевшего человека называть именем его болезни. Наиболее простым, конечно, способом уничтожения болезнетворных микробов является уничтожение человека, в тело которого они вселились, но кому такое врачевание нужно? Зачем же вместе с водой выплескивать младенца? Культивирование стойкой ненависти к материальному миру только за то, что в него вселилось зло, есть культивирование ненависти к самой жизни, – а, стало быть, зло еще большее. Ведь первое зло, хотя бы, не убивает, а оставляет надежду на изменение ситуации к лучшему с помощью мудрых и точных методов борьбы с нечистой силой. Но решительные борцы со злом разбираться, кто прав, кто виноват, не желают, хватают сапу и пропалывают сорняки вместе с ростками ценных растений, оправдывая себя тем, что, раз уж эти растения оказались в столь опасном соседстве, то их ценность вызывает очень большие сомнения. С кем, знаете ли, поведешься… А Господь, – Он мудрый, Он узнает своих, – как острил один немудрый христианский Папа.

Стало быть, церковным отцам не надо было даже искать какого-то абстрактного дьявола, если у них перед глазами стоял готовый черт, – несчастное языческое божество, вся вина которого состояла лишь в его опасной близости к подозрительной природе. Спору нет: языческие боги не всегда были гуманны. Они способствовали рождению, но они не препятствовали и смерти. В материальном мире это – единый классический закон бытия. Круговорот веществ в природе предполагает смерть и возрождение, и это совершенно оправдано. Когда одно умирает, – оно освобождает место другому. А затем «все возвращается на круги своя», и прежде умершее воскресает вновь.

В глазах малообразованных христианских мыслителей, отвергающих многие древние науки с гордостью строителей коммунизма, которые, как известно, «университетов не кончали», дьявольщина ассоциируется с нетактичным весельем, чрезмерным, а потому и неблагонадежным знанием, «противозаконным» предвидением будущего и, конечно, «чертовой» магией. Именно таким дьяволом и предстает в романе Булгакова пресловутый Воланд. Он не олицетворяет собой безусловное зло, – оно невидимо, ибо небытие суть, и, кроме того, имеет массу располагающих к себе черт.

На мой взгляд, главным отличительным признаком дьявола является склонность ко лжи, – так что же такого недостоверного сообщил героям булгаковского романа мессир Воланд? Ну, поигрался немного с одеванием-раздеванием некоторых московских дамочек, – но он просто наказывал человеческие пороки, – что, в каком-то смысле, послужило хорошим стимулом если не для духовного, то, уж точно, – для интеллектуального развития самих потерпевших! Дьявол Булгакова мудр и проницателен, многое предвидит наперед, и я очень хорошо понимаю, почему этот образ так отвратителен отцам Церкви.

Нет, к самому Булгакову в связи с его Дьяволом претензий у меня совершенно нет. Воланд отнюдь не является тем самым христианским дьяволом, которым священники так любят пугать детей. Это – чистейшей воды художественная аллегория, помогающая писателю донести до читающей публики свои собственные мысли. А мысли у него удивительно органичные и местами даже языческие, – в истинном смысле этого слова. Он словно хочет сказать: Бог ли, Дьявол, – не все ли равно? Главное, чтобы человек был счастлив, чтобы он был близок к истине, спокойно спал по ночам и его не мучили угрызения совести. Это и есть личностная вера, булгаковская вера «по-своему».

Воланд Булгакова – это символ языческой природы, которую возжелали подчинить себе дерзновенные творцы «нового мира» и «нового человека». Главное в этом образе – не его чернушная суть, а его суть мистическая. Воланд олицетворяет собой подземные силы великой матери-природы, которые у христианских святителей вызывают бурю возмущения. Это – та истина, которая проницает насквозь оболгавшийся социум, независимо от того, санкционирована она его членами, или нет. Она не спрашивает у них разрешения на свое существование, и они, сколько бы ни трудились, не смогут подчинить ее себе и, подобно домашнему скоту, поставить ее в стойло. Булгаковский Дьявол представляет собой те космические законы, которые отказались соблюдать обезумевшие религиозные фанатики, несколько неудачно усвоившие идеи Христа. И сам выход Дьявола «в люди» стал результатом долгого вытеснения из христианского сознания и христианской жизни той космической реальности, которую он олицетворяет.

Есть в оккультизме такой мудрый закон: если ты не прорабатываешь свои энергии, не желаешь их использовать, не желаешь их даже замечать, то эти энергии начинают действовать самостоятельно, помимо твоей воли и, как правило, – против тебя. Они уже не поддаются твоему контролю и, вырываясь из темницы на свободу, подобно разгулявшейся природной стихие, сметают все на своем пути. Если ты не заставляешь их работать на тебя, – они садятся тебе на голову и устраивают настоящий разгул и дебош. Отсюда – и болезни, и несчастные случаи, и внезапные неприятности на работе и дома. Вот это и есть выход Дьявола «на люди». Но при чем здесь Дьявол?

Революция 1917го года в России была, условно говоря, «революцией материи». Все знают, что от хорошей жизни революции не случаются. И не имеет значения, подчинила ли Церковь государство, как это было на Западе, или подчинило государство Церковь, как это было на Востоке, – в том числе, и в православной России. Любая война между духовным и материальным плохо кончается для обоих. Извращенный, оболганный, затоптанный материальный мир, рано или поздно, выходит наружу, расправляет свои могучие плечи, разгоняет свою застоявшуюся кровь и, измученный долгим воздержанием, тут же пускается во все тяжкие, а, попутно, – начинает мстить за себя.

Вдохновленные экономической теорией Маркса и христианскими идеями равенства и братства, фундаторы новой истории ринулись претворять материалистические формулы в жизнь. Первым делом они уничтожили прогнившее христианское государство, затем принялись за саму Церковь. И их можно понять, ведь незнание законов космоса не освобождает нас от последствий их нарушения. Та самая душа природы, которую так долго не желали замечать, которую старательно давили на протяжении всей христианской истории, восстала из мертвых и заявила о себе во весь голос.

Но что есть природа без духа? Это – не та благая материальная природа, которую в начале Творения создал Господь, соединив ее с животворящим духом. Это – та ослабленная злом материальная природа, которая восстала против лживых идей христианского богословия, а, вместе с ним, по недомыслию своему, – и против духа Господнего. А материя, как известно, не должна воевать с духом. Ну, что она без него? – пустая, безжизненная форма, – да и только.

Новое российское общество, созданное на пепелище старого, попыталось существовать уже совсем по иным законам так называемого диалектического материализма. Диалектики внутри одной, отдельно взятой, материи нет и быть не может, – это совершенно очевидно для мыслящего человека, ведь основой всего космического миробытия является диалектика духа и материи. Не смогло долго протянуть и атеистическое государство, ибо, между нами говоря, было оно мертворожденным, по самой своей сути.

Не с духом надо было бороться несчастной, изможденной материи, а с превратным пониманием духа, свойственным церковным боссам. Здесь уже сам дух надо было спасать от маниакальной лжедуховности антихристианства. Сейчас принято называть затеявших революцию большевиков антихристами, но будем смотреть правде в глаза: антихристами были сами отцы христианства и христианское священство. Подобное притягивает подобное, и яма на ровном месте никогда не образуется. Все имеет свои предпосылки. Разве имела бы материя хоть что-нибудь против духа, если бы он, как и поручено ему было Господом, холил ее и лелеял, давал ей жизнь и всячески опекал?

Восстав против прежних тяжелых притеснений, материя лишь повторила ошибку своего обидчика, решив заменить собою все. «Ничего, мы и без отца прожить сумеем», – так утешает ребенка мать после своего развода с мужем. И если раньше менталитет горе-церковников исключал природные ценности из приличного человеческого сознания, то теперь ту же операцию провела материя, исключив все элементы истинной духовности из приличной общественной жизни.

Ни дух без материи, ни материя без духа существовать не могут, – это непреложный закон органического бытия. И здесь возможна лишь единственная поправка, которая заключается в том, что теоретически дух все же может обойтись без материи, но его одинокое существование окажется бессмысленным. А вот материя без духа прожить не может совершенно. Поэтому, наверное, и получилось так, что в христианском своем эквиваленте российское государство просуществовало значительно дольше, чем в эквиваленте атеистическом.

Однако носители материалистического духа, – коммунисты, – были и есть всегда, а потому новый реванш материи вполне реален, если материя и дух не договорятся между собой. А договориться им, судя по всему, пока не светит. По крайней мере, нынешние церковники опять клеймят и шельмуют магию, мистику, языческие знания, зарождая в сердцах наивных обывателей зерно отторжения от мира интегральных истин. И не думают они о том, что бдительные коммунисты не дремлют: как только волна народного недовольства достигнет своей критической отметки, так сразу их проверенные опытом диалектико-материалистические методы вновь окажутся как нельзя более кстати.

Когда-то, еще в давние советские времена, в репертуаре певца Валерия Леонтьева была интересная песня Раймонда Паулса на стихи Николая Зиновьева, в которой есть такие слова: «Кто там? – Это я, совесть запоздавшая твоя!». Но вернемся к роману «Мастер и Маргарита». Мессир Воланд – и есть та самая запоздавшая совесть материалистического общества, отказавшегося от духа. Это – оборотная сторона бездарного материализма, воцарившегося на территории огромной многонациональной страны. А природная магия снова оказалась изгоем. Была она изгоем у христианских ревнителей, стала она изгоем и у материалистических атеистов. Никто не желает ее признавать. И, как вы думаете, почему она стала «своим среди чужих, чужим среди своих»?

Все дело в том, что магия символизирует собой промежуточный, серединный мир, объединяющий материю с духом. Магия андрогинна. Поэтому в глазах духовников она покрывается природно-языческим флером, а в глазах атеистов – духовно-мистическим. Когда идет война между духом и материей, то больше всех достается тому, кто пытается их помирить. Как в народной поговорке: «Двое дерутся, – третий не мешает». Если же этот третий попытается встрянуть, оба дерущихся в какой-то момент останавливаются, теряют друг к другу всяческий интерес и со словами: «А ты кто такой?» дружно начинают дубасить уже его.

И коль уж магия не смогла пробудить уснувшую совесть церковных иерархов, то в образе Дьявола Воланда она попыталась вызвать прозрение хотя бы у противоположной стороны. Для общества, провозгласившего себя материалистическим, – а, следовательно, отъявленно сатанинским, – Сатана объективированный стал глотком свежего воздуха, восстанавливающим изначальный смысл природного языческого мировоззрения. Булгаковский Воланд показал, какой должна была быть коммунистическая революция, если она хотела решить проблемы оголодавших людей и избавить их ото лжи государственного христианства. Он показал, чего не хватало как христианской доктрине, так и доктрине атеистической, – живой жизни, связи духа с материей, Господа Бога с природой, а человека – как с Богом, так и с миром благих животных.

Религия, дарованная нам Христом, представляет собой явный духовный прогресс по отношению к тем языческим традициям, которые существовали на земле ранее. В природном мире добро и зло преступно смешаны, а потому появилось христианство, чтобы научить людей отделять зерна от плевел. Вместо этого оно, с подачи своих недобросовестных представителей, начало отделять зерна от зерен, – дух от природы, мужское от женского. Слышали звон, да не знали, где он… Произошло страшное недоразумение, разрушительные последствия которого по своим масштабам намного превышают те потери, которые человечество несло в эпоху языческого смешения. Потому что отделение духа от природы есть уничтожение самого замысла Творца, Чей основной закон есть закон любви. Именно этот закон стал краеугольным законом христианства. Именно его ортодоксальные христиане послушно задекларировали на словах, а на деле стали вершить нечто прямо противоположное.

Религия любви стала религией антилюбви. Материальный мир подвергся ужасающим репрессиям, а почти две тысячи лет спустя в России был совершен революционный переворот, организованный поднявшейся на борьбу за свои права материей, и был создан абсолютно такой же безжалостный к своим врагам мир, – разве что еще более злой и жестокий.

Не только магия, но и разум является соединительной тканью между двумя Божьими мирами. Своеобразная децефализация христианского люда стала одной из серьезнейших причин искоренения христианской любви, заявленной в программе этой религии. Охота на ведьм была охотой за природным миром, отстрелом знаний, придушением магических и мистических талантов, свойственных любому человеку. Не успев вступить на путь прогрессивного развития, человечество полностью отказалось от своей первичной духовной базы, своей космической таблицы умножения, почему-то решив, что законы природного мира оно может корректировать по своему собственному усмотрению. Но эти законы не корректируются, ибо созданы они Богом, и только Он вправе их менять. Отсюда – и незапланированные чудеса магии, которых просто быть не должно, потому что высокие чины не давали такого распоряжения.

В романе Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки» главный герой, пускаясь в дальнее путешествие, долго собирает свои вещи в чемодан и тщательно его упаковывает. Но на следующее утро, перед самым выходом из дома, его прошибает холодный пот и возникает леденящая душу мысль: а положил ли он свою зубную щетку? Чтобы это установить, он, проклиная все на свете, перерывает весь чемодан и таки находит эту щетку на самом его дне. Казалось бы, ну что такое зубная щетка? Какая-то ерунда, мелочь, но без нее человеку – никак. А что такое законы материального мира, по сравнению с истинами мира небесного? Тем не менее, без знания этих законов человеку нельзя пускаться в духовный путь. Как показывает жизнь, отцы Церкви совершили именно такую глупость, – не положили в чемодан щетку, а без нее – стоит ли отправляться в путешествие? Аналогия, конечно, не ахти какая, но все же…

Материалистическая революция в России была безусловным регрессом, шагом назад в духовном развитии человечества. Таким же шагом назад является и распаковка чемодана в поисках утерянной вещи. Но наградой за эти мучения служит найденная щетка. Решив неотложную проблему, человек успокаивается и приступает к воплощению своих дальнейших планов в жизнь. То же самое можно сказать и о семидесяти годах правления советской государственной системы. Мы долго искали свою щетку, и вот она, наконец-то, найдена. Теперь-то мы можем, наверное, спокойно пускаться в путь?

Настораживают лишь тенденции, установившиеся в реабилитированном церковном обществе постсоветского периода. Как будто и не было тяжелого опыта предыдущих семидесяти лет, – священники снова берутся за старое. Когда же они научатся учиться на своих ошибках? Судя по всему, они и по сей день считают, что революция 17го года была ни чем иным, как дьявольским наваждением, ни с того, ни с сего охватившим безвинное христианское общество. А ныне это страшное наваждение, по такой же непонятной причине, благополучно минуло, и в стране снова воцарилась божественная христианская истина. Никакой своей цеховой вины в произошедшем они, конечно, не видят, ступают по следам своих набедокуривших предшественников и радуются, что эта дьявольская стихия как-то сама собой отступила.

Но чем церковники доказали свою правоту? Своей мученической смертью? Мученическая смерть дает лишь частичное искупление вины, которое не станет полным до тех пор, пока человек не осознает все свои ошибки и не откажется от своих заблуждений. Пока этого не произойдет, он будет снова и снова страдать, наступая на одни и те же грабли. Психотерапия (дублируя, собственно, законы оккультизма) утверждает, что сильной физической болью человек наказывает себя сам. Он подсознательно притягивает к себе наказание, если нечист перед своей совестью, причем сознание его категорически отрицает эту мазохистскую тенденцию. Христианские священники нарушали божественные законы и внутренне призывали мученическую смерть как искупление своих грехов. Что ж, такая форма искупления, как говорят в народе, – тоже вариант. Но я – не об этом.

Итак, кто же он, – мессир Воланд из романа Булгакова? На мой взгляд, – олицетворение поруганных сил природы, в своем праведном гневе проявляющих себя не всегда гармонично, зато действенно. Дьявольской в этом персонаже и его подручных была лишь форма, но не содержание.

Поговорим о форме. Вот, например, красочный бал Сатаны. Прообразом этого мероприятия послужил ведьмовской шабаш, любовно сдобренный экзотическими тайными желаниями монашествующих священнослужителей, предающихся сексуальным фантазиям. Пьянящие напитки, обнаженные женщины, веселые сатиры, – полулюди-полуживотные… Что ж, быть может, здесь представлен настоящий языческий праздник урожая и воспроизводящих сил природы. Отсутствует, правда, самое главное, из-за чего весь этот сыр-бор и устраивается, – собственные атрибуты праздника, символизирующие время года, положение Солнца на звездном небосклоне и все остальное, в чем заключается духовный смысл этой церемонии. Ну, да разве могли осатаневшие от долгого воздержания церковные аскеты разглядеть там хоть что-нибудь, кроме голых женщин?

Когда убирается одно, – на его место ставится другое. Так рождаются кентавры и другие нежизнеспособные чудовища. А называется эта рокировка хлестким словом «чертовщина», которое с некоторых пор стало синонимом слова «язычество». И чем же услужливая богословская фантазия заменяет недостающие на этом празднике жизни элементы? Правильно! – элементами смерти.

Рядом со всем этим языческим великолепием автор преподносит нам витиеватый креатив христианских церковнослужителей, – оживающие трупы, скелеты, покрывающиеся плотью (художник явно льстил небесконечным способностям языческих магов), и все они, сплошь и рядом, – бывшие насильники и убийцы. Это – в подтверждение христианского тезиса о том, что до Христа в мире царила лишь абсолютная чертовщина, а все умершие язычники были исключительно развратниками и мерзавцами. Честных людей до появления христианского света, конечно же, не было. А если они все же случались, – так это только те, кто попал в христианский рай. В язычестве ведь рая не бывает: все язычники заслуживают лишь ада. А бал Воланда – просто веселая вечеринка в этом самом аду.

И мне бы найти в покровительстве Воланда мертвым преступникам свидетельство его сатанинской сути, но это именно тот случай, когда Козьма Прутков говорил: «Не верь глазам своим». Потому что не может быть бала в мире небытия. Бал, описанный Булгаковым, есть все та же художественная метафора, о которой было сказано ранее. И реален он лишь настолько, насколько в его описании присутствуют элементы языческого шабаша на природе. А дальше уже включается неуемная монашеская фантазия. Иначе придется заподозрить Воланда в способности к воскрешению мертвых, – а это ставило бы его вровень с Иисусом Христом. И в чем тогда была бы разница между Богом и Дьяволом? Собственно, именно эту опасную мысль, – равенство между Богом и Дьяволом, – на протяжении всей христианской истории исподволь и вдалбливают в подсознание своей паствы отцы Церкви. Складывается даже такое впечатление, что они стали первыми, кто продал свои души Дьяволу.

Скажу сразу, чтобы не возникало никаких недоразумений: воскресение умерших доступно только Господу, а Дьявол никого воскресить не может. Своеобразное воскрешение происходит и в природе, но при этом душа воскрешаемого попадает уже в иное тело и, опять-таки, не без участия Господа. В старых сказках нередко упоминается вода с магическими свойствами, – так называемая живая и мертвая вода. С живой водой связано воскресение, с мертвой – заживление и затягивание ран. Прежде, чем воскресить умершего, требуется сначала сбрызнуть его мертвой водой, – для исцеления, – и уже затем, – живой, чтобы он воскрес и поднялся на ноги. Однако булгаковский Воланд, судя по всему, оперирует не только мертвой, но и живой водой, которая ему, с его статусом черта, элементарно недоступна.

Одним словом, несуразности нанизываются на несуразности, но винить в этом автора романа, конечно же, не следует. Ведь, если верить знаменитой книге «Молот ведьм», открывающей эпоху христианских костров, священники всерьез считали, что дьяволу доступны такие сферы, какие даже не снились их святым современникам. Перед его искусством, – добавлю от себя, листая страницы этой обличительной книги, – меркнут и достижения нынешней науки. Сюда входят и полеты во сне и наяву, и поворот времени назад, и воскресения, так убедительно описанные в романе Булгакова.

С одной стороны, в подлинном смысле воскресением это, конечно, назвать нельзя. Есть ведь в фольклоре многих народов земли описание потустороннего мира. Называется он по-разному, – абред/аннун, вырий, царство Аида, рай/ад и т.д. Управляют им не черти, конечно, а нормальные боги, отвечающие за это ведомство. Считается, что в потустороннем мире тоже что-то происходит, – как правило, искупление человеческих грехов. Однако обитающие там души лишены материальных тел. И если главная героиня, присутствуя на балу Воланда в своем физическом теле, все же видит перед собой материализованных субъектов, а не их бестелесные души, то факт своеобразного их воскресения все же налицо. А воскресение Воландом книги Мастера со словами: «Рукописи не горят»? Нет, ну не дьявольское это дело, – материализация, – не дьявольское!

Любое воскресение, восстановление утраченного, сгоревшего, умершего; любое проявление жизни, – до или после смерти, – уже есть результат влияния положительных, созидательных сил Господа Бога. Эти силы есть в природе, но их нет там, где есть отрицание жизни. Если мы говорим «Дьявол», то это значит, – действительно Дьявол, а не нечто живое, личностное, одушевленное. Вот и весь сказ.

Замечательный Дьявол по имени Воланд, – конечно, не Дьявол. Но и не Господь. Это – символ того мира, который долго ждал своего очищения светом спасительного христианства, а последнее лишь прокляло, подожгло и вдогонку трижды осенило его крестным знамением. И кто от этого выиграл? Какую судьбу уготовило себе само христианство? Страшный Суд, вместе со всеми нами? Разве не в недрах христианства зародился атеизм? Разве не оно раскололось надвое? Разве не в нем появилось протестантское движение? И разве можно после всего этого называть его живым?

Магия и мистика, так привлекавшие Булгакова, связаны с жизнью, а не со смертью; с божественным духом, а не с дьявольщиной, – и писатель прекрасно это показал в своем романе о так называемой нечистой силе. Да и нечистая ли это сила? Можно, конечно, было бы повторить за многими литературными критиками известное высказывание о том, что зло само себя наказывает. С этим, конечно, никто не спорит. Но при чем здесь языческая природа? Она ведь не убивает сама себя. Не нужно называть ее злом, равно как и магию и мистику, смущающих спокойствие лицемерных антихристов в рясах.

Роман Булгакова отражает традиционное представление о нечистой силе, но у Булгакова эта нечистая сила делает нечто полезное, чего безгрешная «чистая сила» сделать почему-то не смогла. И неужели все объясняется исключительно тем, что зло уничтожается лишь самим злом? Я думаю, что прямолинейный арифметический закон отрицания отрицания здесь совершенно не подходит. Тем не менее, христианство приняло его с явным удовольствием: крестовые походы, сжигание ведьм, казни ученых и просто инакомыслящих, – вот примеры многообразного воплощения в жизнь закона отрицания отрицания. А, между тем, самая первая заповедь христианского учения гласит: «Возлюби…». Разве не в ней – вернейший способ победы над злом? Когда одна злобная сила наталкивается на другую злобную силу и они начинают громить и крушить друг друга, так что дрожит земля и с деревьев листья осыпаются, – разве можно поверить в то, что после этой битвы на потрясенную землю спустится небесный рай и на ветках запоют ангельские птицы?

Зло нематериально. Оно не локализуется в отдельных злобствующих субъектах, которые поубивают когда-нибудь друг друга и очистят мир от зла. Ничего не выйдет! Исчезнут только они, а само зло останется. Оно даже умножится, ибо подпитывается за счет агрессии и страдания, а смерть для него вообще – способ жизни. Да и сами горе-бойцы через какое-то время придут на землю вновь, согласно закону перевоплощений, который создатели христианских догматов еще с Iго Никейского собора постоянно сдабривают ладаном, да все безрезультатно.

Истинное спасение от зла – не в бессмысленном уничтожении его носителей (мнимых или реальных) огнем и мечом. Так оно еще больше укрепится и расцветет буйным цветом. Спасение, все-таки, – в любви. А любовь мистична. Она обладает силой абсолютной магии, способной очистить наш прохудившийся мир, – магии, которую так клянут носители извращенных христианских идеалов. Когда христианское воинство отказалось от оружия любви и взяло в руки оружие ненависти, или «отрицания отрицания», тогда и стало ясно, что Страшный Суд, о котором сказано в Апокалипсисе, неизбежен. Но в Апокалипсисе есть слова и о том, что оружием добра, побеждающим злобного дракона, является Слово, – Слово божественной любви. А Слово, – как ни верти, – есть магия.

Верил ли в Бога Михаил Булгаков? А если верил, то в какого Бога? Верил ли в воскресение Христа? В самом романе он описывает лишь погребение Иисуса, хотя и дает читателям понять, что данная история еще не окончена, – а это, в свою очередь, побудило некоторых критиков предположить, что речь идет о воскресении Христа. Возможно, так оно и есть, коль уж сам писатель устами надевшего маску дьявола Воланда, – тайного агента мира языческой природы, – изрек знаменитую фразу: «Рукописи не горят». Стало быть, то, что должно жить, не умирает.

Назад

 Вперед