В своей книге «По страницам Библии…» я детально анализировала библейский миф о грехопадении и нашла в нем массу неожиданных аспектов, приводящих, в конечном счете, к довольно необычному пониманию духовной сущности этого знаменательного события, произошедшего в мифологическом Эдеме. Большим сюрпризом для меня стал обнаруженный в сюжете о людском непослушании глубокий положительный смысл, в свете которого роль Творца Вселенной предстает совсем иначе, чем это подается иудео-христианской ЦэПэШа.
Примечательно, что нигде в библейском тексте не указано, будто нашего людского прародителя постигло бедствие от самого вкушения запретного плода. Напротив, из страниц Святого Писания можно сделать заключение, что своевольный поступок Адама позволил ему обрести бесценный опыт познания и оказаться в шаге от вкушения плода даже с древа жизни. А случись такое, вся патриархальная империя Иеговы могла в одночасье развалиться: Адам мог стать «одним из Них». Ему под силу было превратиться в самостоятельную личность созидателя-творца, несущего недетскую ответственность за все свои деяния.
Последующие неприятности Адама берут начало не в его своевольном поступке, а в наказании от «вышестоящего». Приревновав человека к познанию и стараясь избежать ситуации, при которой Адам мог оказаться с ним на равных, Иегова сам наложил на него проклятие. Именно проклятие Иеговы стало источником страданий всего человечества. Конечно, богословы могут трактовать библейский текст в том смысле, что Господу ничего не оставалось, как поступить подобным образом. С позиции религиозной ортодоксии можно говорить, что этот способ наказания был средством минимизировать возникшее по воле человека зло, но в Библии об этом ничего не сказано. И у читающего Книгу Бытия невольно складывается впечатление, что именно проклятие Иеговы открыло двери зла в наш Божий мир. Ведь неспроста в былые времена на чтение Библии простыми прихожанами налагалось крепкое табу.
Теперь вопрос: что есть познание? Согласно ветхозаветной традиции, в ключе которой какой-нибудь Исаак или Иаков «восходил на ложе» к Саре или Мириам и «познавал ее», познание есть непосредственное действие. Но в нашем, современном представлении познание сродни оценке. Так что же есть познание добра и зла, – прямое действие в режиме этих категорий, или лишь возможность их оценивать? «Опасаюсь к Тебе выйти, – сказал библейский персонаж Создателю, – поскольку не одет и выгляжу не должным образом». Вот, видимо, единственное прямое следствие его грехопадения, – обретение способности давать оценку. Это ли зло? Ведь зло и понятие зла – совсем не одно и то же, причем понятие зла, если хорошо подумать, становится первым осознанным шагом на пути к его устранению. А само познание есть способ формирования понятийной базы человека, что и продемонстрировал читателям Писания мифологический Адам.
Преждевременное знание несет в себе определенный риск. Кто знает, справится ли с валом новой информации незрелый человек? Разве только Бог. Но странное стремление всеведущего Ягве обуздать познавательные инстинкты человека вызывает ряд вполне обоснованных вопросов.
Одно из двух: или Иегова пытался уберечь человека от опасности, – и в этом случае он представляется совсем не дальновидным, что вряд ли позволительно для Бога, – или он прекрасно все предвидел и просто не хотел делиться неким Божьим статусом с Адамом. Он, собственно, и сам во всем признался, заявив, что в новых обстоятельствах Адам мог стать «одним из Них». А значит, не о безопасности людской он беспокоился, – опасность человеку не грозила! – а о сохранении своей бессмертной монополии: «Прах ты, прахом и останешься».
В истории библейского грехопадения берет свое начало цивилизационный конфликт востока и запада, юности и зрелости, коллектива и личности, объекта и субъекта, даже дедукции и индукции. Приведу пример дедуктивной цепочки: «Весьма опасно для детей удаляться далеко от дома без присмотра старших. Следовательно, это опасно для каждого конкретного ребенка». Подход Иеговы – семейно-родовой и социально-общинный: существует объективное табу, и точка. Никаких личностных обстоятельств. А есть замечательный афоризм, который я назвала бы правилом субъекта: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Важно лишь использовать это правило с умом и с пониманием своей ответственности.
Как восток олицетворяет юность мировой истории и самого человека, а запад – его зрелость и способность давать всему оценку, так и коллективный принцип, организующий общественные устои востока, и персональный принцип запада являются признаками, соответственно, детского и зрелого восприятия действительности. Взрослеющий Адам, преодолевающий объективистский (не побоюсь этого слова) оппортунизм Иеговы, суть хрестоматийнейший пример зарождения из младенчески объективного мира, не берущего на себя никакой ответственности, действительно ответственного и творчески ориентированного субъекта.
Субъект характеризуется своим неповторимым почерком, – направленностью на совершение поступка, выводящего его за пределы объективно установленных норм и правил. Любой поступок есть активное, творческое преодоление устойчивого, закосневшего табу, принятого в незрелом (или языческом) обществе. Человек становится равным богам, когда он совершает нечто новое для самого себя и раздвигает границы привычного ему мира. В этом случае он становится творцом, создавая свое собственное жизненное пространство, свой собственный космос, – а это и есть божественный промысел. И все бы складывалось для «согрешившего» людского праотца достойно, когда бы не проклятие Ягве, символизирующее черномагическое, завораживающее и парализующее волю воздействие косного объективного мира на мир свободного, инициативного субъекта.
Несомненной однозначностью обладает само содержание библейского проклятия. Оно заключается в нарушении «демократической» горизонтали отношений мужчины и женщины и «объективации» сброшенного на Землю человека, что привело к фатальной замене человеческой любви тотальным насилием и властью. Как известно из Библии, Иегова проклял землю и унизил женщину на все последующие века. И нигде в библейском тексте не указан способ снятия этого проклятия. Разве что в другом разделе и, видимо, под другим авторством изложено пророчество о Спасителе Христе, приносимом в жертву во спасение земного человечества. В христианстве принято считать, что Христос-Спаситель снял проклятие с людского рода посредством смерти на кресте и воскресения, – что соответствует задаче восстановления гармонии посредством алхимической метаморфозы, но уже, по-видимому, без участия курирующего объективный мир Бога-ревнителя. В то же время, Бог Христа олицетворяет субъективную природу, и потому Он значительно ближе человеку, чем строгий и непреклонный Иегова (речь идет, конечно, не о разных Богах, а всего лишь об эволюции людского представления о Боге). Время выкупа, с его языческими жертвами, сменяется временем личностных отношений человека с Богом, а роковое послушание заменяется свободной любовью (ну, в идеале, разумеется).
Выражаясь языком политологии, главным пунктом родового проклятия Адама является образование дисбаланса между двумя ветвями «андрогинной власти», и в тексте Книги Бытия есть, как минимум, два указания на это: унижение женщины перед мужчиной и унижение человека перед Богом. Замечу: первое обусловливает собой второе. А древо жизни, исходя из логики мифологических событий, как раз и заключает в себе гармонию человеческой горизонтали. Бессмертие тоже обеспечивается равноценностью двух начал в единой природе андрогина, коим по-прежнему является человек (в своей душе, конечно). И вот, дабы вошедший во вкус персональной активности Адам не «простер свою руку» и не вкусил плода от древа жизни, Иегова преломил через колено горизонталь взаимоотношений двух равноценных людей (как, собственно, и мировых начал) и отправил их на землю реализовывать его проклятие в условиях социально-бытового неравенства.
Один из лучших, на мой взгляд, философов в мировом масштабе Н. Бердяев самозабвенно любил «дух и духи'» в ущерб «больной душе» и ходил по прoклятой Иеговой земле, обмахиваясь душистым платочком. Этот замечательный мыслитель, считавший мужчину «больше человеком», чем женщину, а женщину – «больше стихией», «инертной природой», словно воплощал в себе все идеалы древнего проклятия из Книги Бытия. В соответствии с этим проклятием и в косвенном согласии с мировоззрением философа, женщина в нашем «лучшем из миров» практически не имеет лица. Что и не удивительно, поскольку в земных обстоятельствах, когда она нередко становится предметом домашнего интерьера, а не активно действующим в мире субъектом (каковым была еще не проклятая Ева), лишь мужчина является преобразователем и творцом всех благ нашей повседневной жизни, – что бы под этим ни подразумевалось.
Многие считают Бердяева парадоксальным философом, но шедевром парадоксальности его мировоззрения является беззаветное стремление к свободе при полной неспособности ее обеспечить. Свобода предполагает абсолютную гармонию двух полярных начал, а при столь внушительном перекосе в сторону духа, решительно берущего власть над угнетенной и безропотной материей (еще один вариант реализации проклятия Ягве!), не может быть ни свободы, ни любви. Впрочем, любовь представлялась философу вторичной, а при вторичности любви – в чем ценность свободы?
Бердяев, видимо, и сам предчувствовал, что в его безудержном порыве к свободе не все так перспективно и безоблачно. Поэтому он написал массу замечательных страниц об освобождении природы и всего материального мира от рабства у современной цивилизации, о необходимости заменить насилие любовью в обращении с природой, – и здесь он очень точно подметил главную особенность библейского проклятия. Но россыпи прекрасных слов не помешали ему все так же свысока смотреть на мир материальных вещей и не излечили его «больную душу». Примером столь резкого расхождения между идеей Бердяева об освобождении природного мира и его отношением к реальным обстоятельствам является «благородное негодование» философа по поводу «эмансипированных женщин», которые в новых жизненных реалиях вдруг занялись серьезным делом. А ведь они, по мнению Бердяева, рождаются не для карьеры, а для того, чтобы служить предметом вдохновения для творческих мужчин. Мужчина, стало быть, имеет право быть самодостаточным субъектом, а женщине навечно полагается иная участь, ведь она – инертная природа, а не человек.
Предметом вдохновения пристало быть статическим объектам: цветущей, красочной природе, например, или прекрасной женщине, – в ипостаси символа гармонии. В условном качестве образца совершенства дочь Венеры, конечно, могла бы ненадолго постоять на пьедестале, но, как любому человеку, ей полагается не праздное стояние на месте в позе розы, а продвижение вперед, дальнейшее личностное развитие. Венера – одна из многих планет, определяющих земные задачи человека, и исключительно ее энергией людские возможности не исчерпываются, даже если речь идет о женщине. А зарывание талантов в землю по качествам других планет способно привести любого к полной деградации.
Эдемское грехопадение позволило Адаму и Еве стать субъектами, но в их едва проснувшемся самосознании произошла коренная перестройка: вызванное Ягве смещение горизонтальной оси на вертикаль объективировало человека, – как женщину, так и мужчину. Мужчина стал выполнять мистериальную роль духа, а женщина – материи, но по своей природе человек – не дух и не материя, а «душа живая», ставшая ареной битвы двух гигантов: один господствует по воле Иеговы, вторая всячески стремится отыграться и, в лучшем случае, восстановить гармонию.
В результате все того же «перекоса горизонта» человеческая эволюция, фигурально выражаясь, припадает на одну (по-видимому, левую) ногу. Это касается, в первую очередь, способа человеческого мышления. Традиционно женский стиль мышления считается у нас неполноценным, в то время как мужской воспринимается, как единственно верный и правильный. Это тем более прискорбно, что мышление есть андрогинно-душевный комплекс, не ограниченный рамками пола (в астрологии воздушными знаками, связанными с интеллектом, управляют бесполые планеты), поскольку отвечает за связи и соединения.
В отличие от левополушарного «мужского» варианта, решающего проблемы по мере их поступления, правополушарный «женский» заранее предвидит многие проблемы, поскольку во главу угла он ставит принцип сохранения, – как космической гармонии, так и жизни на земле. А современная наука есть агрессивное вторжение несовершеннолетнего ума в заоблачные смысловые сферы, выходящие за рамки его реальной компетенции. Печальным итогом мужской доминанты в науке являются известные продукты человеческого гения, приведшие к утрате экологического равновесия на Земле и серьезно угрожающие ее дальнейшему существованию. Как это ни парадоксально, но именно женский стиль мышления выполняет духовную миссию в нынешнем мире (по определению принадлежащую, казалось бы, мужскому). Речь идет о многочисленных экологических и феминистических организациях, которые сражаются с научно-атеистической бизнес-мафией, живущей по криминальному закону: «После нас – хоть потоп».
Любой проект, рассчитанный до мелочей на благодарной плоскости физических объектов, несет в себе опасность в случае, когда не проработана его духовная подпочва. Немаловажное значение имеет и человеческий фактор, который не всегда описывается прямолинейными законами объективного мира. Поэтому в ряду официально признанных наук ключевое место должно принадлежать философии. Ведь философия соотносится с другими науками примерно так же, как мир духовный с миром материальным. Как духовное предваряет материальное, а идея – ее воплощение, так и наука о целостном, интегральном мире, по логике вещей, должна предшествовать многочисленным дробным наукам, описывающим частные сферы физического мира, а решение любой задачи должно начинаться с философской ее постановки и всестороннего осмысления поставленного вопроса. Так, собственно, и было в древности, когда философия была царицей всех наук. Она диктовала ученую моду и формировала мировоззренческую позицию человека в отношении всех его творческих начинаний.
Со времен интеллектуальной революции Ренессанса, и особенно после Реформации, философия не только перестала быть лидером, но и оказалась в полном хвосте современной научной мысли. Да и сама она, что называется, измельчала и умножилась, – деспиритизировалась. В этой связи мне вспоминается ироничный смех Н. Бердяева по поводу того, что на предстоящий съезд должно приехать несколько сотен (или тысяч? – не помню) философов: «Да за всю человеческую историю не было столько философов, сколько приедет на этот съезд!». Количество заменило собой качество, а сама философия стала до такой степени инертной, что найти теперь верующего человека, исследующего трансцендентные вопросы, можно скорее среди математиков и физиков, чем среди философов, которые стеной, как правило, стоят на своих консервативно-атеистических редутах.
Тем не менее, любая научная разработка, на мой взгляд, должна начинаться со всеохватывающего, философского исследования вопроса, а уже потом можно приступать к его физической составляющей. Принято считать, что проблема современного человека – в чрезмерном, преждевременном знании, которое он использует, как правило, себе во вред. Поначалу человечество создает нечто взрывоопасное, а затем лихорадочно раздумывает, как защитить себя от последствий работы своего гения, – почти как в формуле Наполеона: сначала ввязаться в бой, а затем уж разбираться, что к чему.
Но хочется заметить, что проблема – не в знании, тем более что знанием человечество не обладает. Проблема – в полузнании, знании одной, весьма поверхностной части единой, целостной системы. Нельзя назвать знающим ученого, который опирается исключительно на информацию о строении физических веществ, материалов и полей. Намного глубже знания оккультных ученых, не проверенные официальной наукой, а потому объявленные несостоятельными. Официальная наука, правда, даже при желании не сможет эти знания обосновать, поскольку оперирует совершенно не достаточными для этих целей данными. Ведь меньшее не в силах объяснить большее: ему не пропустить его через свою урезанную категориальную систему.
Полузнание – результат того же перекоса в осмыслении существующего положения вещей и убежденности в том, что женщина и ее материальный эквивалент в объективном мире нуждается во властном управлении и твердой руке так называемого «повелителя». А современная наука – своеобразный парафраз проклятия Ягве, наложенного на человека, дабы он не стал равным богам. И политика военной силы, распространенная повсюду на Земле, – довольно убедительный пример работы этого проклятия. Все «великие» нации – это нации, наиболее успешные на военном поприще.
Кризис современного общества есть кризис патриархальной цивилизации. В нашем грешном мире, с его фатальным перекосом в сторону власти вместо любви, едва ли не все научные открытия делаются преждевременно. Преждевременно пришли в наш быт электричество, химический синтез, расщепление атома, расшифровка генома, и т.д., – несть числа этим гениальным изобретениям «половинного» ума. Как будто кто-то злой на Небе неукоснительно следит за тем, чтоб все здесь появлялось раньше срока, без религиозно-философского благословения. Я говорю: религиозно-философского и даже не упоминаю интегральные дохристианские науки лишь потому, что они вообще не принимаются в расчет в современном научном сообществе. Из них одна лишь философия была допущена «к хозяйскому столу», и то – с большими оговорками, ограничившими ее реальные возможности. Того же Бердяева, к примеру, у нас почти не воспринимают, как философа, скорее – как мыслителя, ведь он не очень жаловал «королеву ума», – дискурсивную логику, – и уходил в глубины разума намного дальше, чем позволено благонадежному бюджетнику от философии.
В отличие от Библейского Экклезиаста, я не стану отрицать необходимость «умножения знания». Но при этом нужно соблюдать разумную пропорцию между знаниями духовных и физических законов, не спешить «поперед батька в пекло», как в той украинской пословице. Наша главная задача – восстановить гармонию и снять проклятие Иеговы с собственной души. И для ее решения на смену иудейскому Богу власти и закона пришел христианский Бог любви. Пришел – и история вновь повторилась…
Сейчас активно обсуждается тема противостояния Востока и Запада. Говорят, что в последнее время оно настолько обострилось, что уже вполне возможна и Третья мировая война. В астрологических координатах восток и запад составляют горизонтальную ось Зодиака, определяющую личностное развитие человека, – от младенческого возраста к зрелости. Центральный знак востока Овен символизирует первичные биологические задатки человека, – его природный темперамент, волевую энергию и витальные желания. Знаком Овна управляет бог войны Марс (греческий Арес). А его супруга, богиня любви Венера (Афродита) руководит противоположным, западным знаком Весы, который начинается в срединной точке зодиакального пути и обеспечивает гармоническое равновесие нашей Солнечной системы. И если восточный знак Овна отвечает за темперамент и первичные волевые импульсы, то западный знак Весов – за характер и осознанную личностную позицию.
Как человеческая жизнь начинается с детства, так и зодиакальный путь небесного светила начинается с востока, с весенней точки Зодиака. И потому восток считается (или является?) родоначальником людской культуры и цивилизации, оставаясь при этом вечно юным и незрелым. Выражаясь языком этологии, он навсегда запечатлен в младенчески-безгрешном состоянии импринтинга. Жители восточных государств, как правило, нуждаются в сильной руке своих руководителей, в твердой, нередко деспотической «родительской» власти, держащей «неполнолетний» народ в ежовых рукавицах. Запад, напротив, считается зрелым, даже старым. «Старый Свет» был старым уже в момент своего рождения, и он останется таким всегда, ведь пройдена половина Солнечного пути и наступило время «цыплят по осени считать», давать всему оценку, исправлять свои ошибки и расплачиваться за грехи.
По мнению многих политологов, западная цивилизация сейчас на излете и дни ее сочтены. Собственно, подобные разговоры велись и раньше, и громче всего – в период подготовки к большевистской революции в России, – речь идет о формуле так называемого «загнивающего запада». Но несколько десятков лет спустя уже сама «прогрессивная» идея большевиков всерьез поистрепалась и уступила место более жизнеспособным, а запад все так же размеренно «гниет», и об этом говорят уже новые аналитики востока. Все это напоминает мне серию юмористических картинок датского художника Херлуфа Бидструпа «В ожидании наследства». На них показана история жизни мужчины, который с раннего детства до глубокой старости заботливо ухаживал за старой бабушкой в предвкушении наследства. Он посвятил ей всю свою жизнь и не отходил от нее ни на шаг… вплоть до собственной смерти. И на его могиле убитая горем старушка оплакивала своего преданного внука…
«Старый свет» был и остается старым, но это вовсе не значит, что он должен умереть и сойти с исторической сцены. Да и восток, по логике астрологических вещей, никогда не повзрослеет. Он будет вечно ходить в молодых и перспективных. Восточный мир мне представляется своеобразным отражением библейской истории до грехопадения («И насадил Бог рай в Едеме на востоке»), а в историческом эквиваленте – отражением языческой эпохи до появления христианства. Когда семейная пара Эдема совершила свой первый осознанный поступок, она мистериально перенеслась с востока на запад. Наработав личностный объем, Адам мгновенно прозрел, взглянул на себя со стороны и дал увиденному зрелую оценку: «Я наг, и мне стыдно».
Малолетние дети считаются безгрешными, и все их шалости, как правило, прощаются. Ударившись о дверь, они предпочитают не себя винить, а дать ей сдачи. И, несмотря на непростые бытовые обстоятельства, жители восточных земель считают свои государства и заодно себя практически безгрешными (они ведь блюдут отцовские законы!). Религиозная философия востока базируется на первичном недифференцированном импульсе жизни, исходящем из неведомой сферы за пределами добра и зла. Ей чужды критика и оценочные суждения запада. Восточный менталитет не склонен к покаянному самокопанию и выявлению каких-либо изъянов, ведь для него весь грех – в сознании, самости и личности, – во всем индивидуальном, западном, чужом для коллективистского восточного сознания.
Для ранней цивилизации востока близка психологическая формула «мы – они», для запада – «я – ты». Вторая отражает более зрелое (с точки зрения научной мысли, конечно: что греха таить?) состояние самосознания, чем первая. Общинная идеология возникла раньше персоналистической. Она – и старше (по годам), и моложе (по состоянию души). В первобытном мире люди объединялись в общины под страхом многочисленных угроз от агрессивных соседей, лесных зверей, а также в целях совместной охоты. Чем больше общество отдалялось от дикой природы, тем меньше люди зависели друг от друга и тем большим уважением пользовалась личная позиция субъекта, а физическая сила и ловкость уступали свое место силе разума.
Онтогенез есть частный случай филогенеза, – гласит филогенетический закон. Но он работает не только на биологическом, но и на социальном и психологическом уровнях. Как индивидуальное развитие человеческого зародыша повторяет историю биологического видообразования, так и людская жизнь является своеобразным слепком цивилизационной истории человечества. В детстве мы – люди востока, даже первобытного социально-психологического уклада. Мы чтим своих родителей и воспринимаем все их наставления, как Божью истину в последней инстанции. Слабость и незрелость ребенка компенсируется заботой о нем его родных, друзей и близких. Детский возраст стихийно-коммуникабельный, поскольку малыши с восторгом и вниманием первопроходцев осваивают окружающий их мир во всем его многообразии. Коллективистские и стадные инстинкты в полной мере проявляются у человека в детско-юношеском возрасте. В эти годы все стремятся быть, «как все», «не отрываться от родного коллектива», подражать манерам взрослых, и, в то же время, производить на окружающих незабываемое впечатление. По мере взросления люди обретают силу и, как следствие, уверенность в себе. Они становятся более устойчивыми, здравомыслящими и самостоятельными. Им уже не нужно кого-то удивлять и приковывать к себе всеобщее внимание. Таких людей не так-то просто сбить с толку и «перевоспитать» в какую-либо, желательную для их возможных кукловодов сторону.
Райский коллективизм первобытнообщинного строя пришелся по душе «прогрессивным» коммунистическим лидерам. Они и не скрывали, что собираются построить общество нового типа, как хорошо забытого старого. Дескать, в достопамятные времена люди жили одной дружной семьей и не имели частной собственности. Все средства и орудия тогдашнего производства принадлежали общине, а добытая на охоте дичь распределялась между членами родного племени по справедливости, – т.е. поровну. Но змеем-искусителем, согласно мифу коммунистов, здесь выступила частная собственность. Причем, проблему они увидели не в собственности, как таковой, а в том, что она частная. Все частное, персональное, индивидуальное как раз и разрушало в их глазах нетленный рай младенческого коллективизма. Такая вот иудейско-коммунистическая мифология, созданная знатоком Библии К. Марксом. Для восточной мысли тоже характерно представление о бессмысленности исторического пути человечества в сторону познания и необходимости вернуться назад, в исходно-нирваническую точку безраздельного блаженства.
В результате «грехопадения по-коммунистически» люди научились соизмерять свои усилия с получаемой наградой и обрели неведомое древним чувство собственной ответственности. Ответственность мобилизует разум и напрочь исключает бездумно-экстатическое следование, хоть в пропасть, хоть в глубины ада, но за идейными вождями государства или человечества. Неудивительно, что коммунисты не симпатизировали частной собственности: она была основой и материальным выражением сугубо личностной позиции людей, способных мыслить трезво и практически.
Традиционно астрологи считают, что восточная полусфера связана с личностью, а западная – с обществом. Как я уже пыталась показать, это правило не следует воспринимать буквально. Кратко выражаясь, «и там, и здесь есть то и это». Вопрос – лишь в качестве. Конечно, строгая законодательная система запада не позволяет человеку «жить в обществе и быть свободным от общества». Более того: западная демократия есть наиболее явственное выявление принципа общественного народовластия. Как любят выражаться ее оппоненты, «демократия есть власть толпы». Но каждый член такой «толпы» имеет свой реальный голос и влияет на принятие решений в государстве. Прислушиваясь к «голосу народа», демократические правительства учитывают интересы каждого, – что, в свою очередь, способствует решению индивидуальных задач. Одно обусловливает другое: только в странах с высокой степенью персонализма и зрелости сограждан возможна настоящая демократия.
В то же время, автократические стили правления на востоке базируются на защите интересов лишь небольшой управленческой группы, находящейся у власти в государстве. И если родовые, династические формы правления на востоке уже сдают свои позиции, то и приходящие им на смену не многим отличаются от них: на властных «небожителей» возложена все та же абсолютная ответственность за «малых сих». Авторитарные правители в глазах своих практически безгласных граждан по-прежнему святые и безгрешные, а потому, как правило, они защищены от критики, да и ругать их как-то боязно...
Наиболее существенная разница между социальными типами востока и запада заключается в том, что на западе общество законопослушно и организованно, а на востоке стихийно (я, может быть, слегка утрирую, но только чтоб отчетливее выразить тенденцию) и в меньшей степени сверяется с законом. Законы западного общества непререкаемы, – что повышает уровень ответственности его членов. Все граждане послушно подчиняются установленным для социума правилам, – срабатывает принцип равенства, в данном случае – перед законом, ведь перед Богом мы и так равны. А вот восточным жителям всегда не терпится стать исключением, нарушить равенство, возвыситься над кем-то, кто не добился столь желанных привилегий. Они предпочитают обойти все правила и лично их подкорректировать под собственные актуальные потребности. Такая «разница потенциалов» объясняется, по-видимому, тем, что западные жители чувствуют себя причастными к созданию законов в государстве: законы пишутся, что называется, и ими, и для них. На западе сформировалось уважительное отношение властей к своим согражданам, по типу диалога между взрослыми и равными партнерами. А на востоке власти видят в гражданах не больше чем детей, и между ними исключен подобный диалог на равных. Как местные законодатели относятся к народу, так и народ относится к установленным ими законам. Как равноправие на западе, так и иерархия на востоке прекрасно отражаются во всех возможных сферах человеческого бытия, – и в плане отношений обывателей и власть имущих, и в плане межличностных отношений всех членов данного сообщества.
Не стоит также забывать, что знак юриспруденции Весы – мистериальный знак всей западной цивилизации, ответственной за соблюдение законов. А в представлении людей культуры Овна законы – нечто чуждое, враждебное, чрезмерно назидательное, императивно спущенное сверху вниз могущественным государственным отцом, далеким от реальных нужд своих детей. И он прекрасно понимает, что по собственному малолетству дети безответственны, не могут не проказничать, не в состоянии вести себя, как взрослые, уравновешенные люди, и потому довольно снисходительно относится к традиционным детским шалостям. Без них и он не стал бы столь могущественным «шахиншахом».
Ориентируясь на коллектив, на западе воспитывают личность, тогда как на востоке придерживаются индивидуально акцентированных интересов, подрывая и расшатывая социальные законы, что, в результате, порождает жесткий стиль правления, который только и способен усмирить расшатанное общество. И если «социальный» запад излучает энергию индивидуально-личностной активности, то на «индивидуальном» востоке превалируют семейно-родовые нормы и обычаи и общество стремится к освященному традицией единообразию. Исключения, конечно, везде бывают, но они, как водится, лишь подтверждают правило.
Огромная лавина критики обрушивается сегодня в адрес западной экспансии. Навязывает, дескать, остальным свои сомнительные ценности, вторгается в чужие монастыри, разрушает аутентичные культуры, – причем, с единственной целью: завладеть материальными ресурсами востока. Большaя доля истины в подобных обвинениях, конечно, есть, но мне хотелось бы взглянуть на эти обстоятельства немного шире. Не только нефть и газ явились причиной перманентной войны «креста с полумесяцем». И не только несметные богатства востока заставили латинских рыцарей начать Крестовые походы тысячелетие назад. В самом грехопадении Адама и его последующем проклятии заложен тайный цивилизационный сценарий пробуждения спящей людской души и ее выхода на свет из полного болота табуированных норм и правил. Конечно, можно говорить, что лучше было не тревожить прочный деспотичный рай, сложившийся в районе Малой Азии. Можно закрывать глаза на вопиющие проблемы других общественных укладов, – дескать, «пусть себе живут, как знают». Но человечество свой выбор уже сделало, – в момент Эдемского грехопадения.
Таков земной закон, что рано или поздно едва оперившиеся птенцы вылетают из гнезда, а подросшие дети оставляют родителей, вступая в самостоятельную, взрослую жизнь. Родители, быть может, и хотели бы, чтобы их дорогие чада как можно дольше оставались детьми и жили бок-о-бок с ними под их неусыпным наблюдением. Но даже в Книге Бытия Господь благословил цивилизационный уход детей из дома. Так некогда и демократический запад вышел из патриархального дома востока. Ведь персональное и родовое – две временные составляющие человеческой души. В любом из нас по-прежнему живет ребенок, но все серьезные решения принимает взрослый и ответственный субъект.
Грехопадение Адама, духовная революция Христа, маниакально-трансцендентные Крестовые походы, нынешнее цивилизационное противостояние востока и запада, – все это звенья одной цепи. Сознавая неизбежность этих процессов, я не оправдываю ни военную агрессию, ни другие антигуманные методы, которыми зачастую решаются вопросы западно-восточных отношений, как не оправдываю и распятие Христа. На всем лежит печать библейского проклятия, которой нет приемлемого к данному моменту оправдания.
Проклятие не следует воспринимать, как нечто постороннее, чуждое, чего могло не быть, когда б не чья-то злая воля. Иудейский Ягве есть мы сами. И он таков, каким мы его сделали, каким мы позволяем ему быть. В нем – наше инфантильное, ребяческое я, которое капризно требует, чтобы его заметили, признали, полюбили, – просто так, без всяких оговорок. Ребенок нуждается в безусловной родительской любви, даже если он ее не заслуживает. Недостаток жизненного опыта и уверенности в собственных силах компенсируется стремлением к авторитарному величию и призрачной значимости. Чувство собственной униженности порождает потребность в унижении другого, – таков этот замкнутый круг мистериального проклятия Ягве. Такова и история мировых человеческих свершений…
О западной цивилизации, в отличие от ее «юной» соседки, несправедливо много сказано плохого, но это, следует заметить, – закономерное явление. Ведь печальный момент заката и наступления ночной тьмы ассоциируется в людском сознании с разрушением и смертью. С западом связана мистерия Страшного Суда и Космических Весов, на которых будут взвешены все добрые и злые дела человека перед вынесением ему Космического приговора. Символизируя Последний Суд, западный мир обречен на постоянное осуждение и самоосуждение, ведь способность увидеть себя со стороны позволяет услышать голос совести. В соответствии с мистерией зодиакального круга, запад постоянно абсорбирует негативные оценки, но немалая часть вины лежит на востоке, даже если он того не сознает. До своего грехопадения Адам не знал, что был наг. И проблема – не в том, что он об этом узнал, а в том, что он действительно был наг.
Поскольку Овном управляет бог войны, воинственность – визитная черта востока. Все войны – родом из древней юности человеческой истории. Подавляющее большинство исторических свершений осуществлялось по «восточному» сценарию: путем захватов чужеземных территорий и закрепощения их обитателей. А миротворческие инициативы всегда оценивались поскромнее: они перекрывали русла рек помпезной героизации, на которую так падок неуравновешенный дух юности.
Одно из ярких воплощений типично западной «абсорбции грехов» – христианство. Распятие Христа за грехи человечества происходило в символике запада, но в неменьшей степени касалось востока. Война Апокалипсиса – восточная по форме, но западная по содержанию. Согласно предсказанию св. Иоанна, Спаситель уничтожит дьявольское воинство оружием гармонии – Словом Божьим.
Эпоха Разделения, в течение которой произойдут Апокалиптические события, если верить П.П. Глобе, началась в 2008 году, когда стрелка символических часов вошла в 1й? Весов. Отсюда начинается процесс индивидуализации, в котором каждое живое творение почувствует в себе суммарную энергию Вселенной. В результате полного выявления всех принципов добра и зла произойдет их окончательное разделение. Это – пик подъема человечества по долгому пути самопознания и завершающий акцент субъективно-человеческой горизонтали. Включение центральной точки зодиакального запада является свидетельством того, что западный сценарий стал актуальным в наши дни, как никогда.
…Сказать по правде, мне вовсе не хотелось устанавливать знак равенства между историческими программами Адама, христианского Спасителя и весьма далекой от святости западной цивилизации. Их объединяет только общая тенденция прохождения субъекта через крест страданий, освобождающий его из рабства у статического мира. Любое страдание есть знак присутствия зла. Но оно есть также знак обнаружения зла. Стыд, который испытал Адам в момент сознания своей наготы, есть также момент обнаружения. Нередко лишь страдания указывают нам на присутствие зла, когда мы его не замечаем. Любая болезнь сопровождается неприятными ощущениями, благодаря которым больной понимает, что находится в беде. И, видимо, проблема – не в них, а в самой болезни.
В результате грехопадения Адам научился страдать. Он научился видеть зло, которого не видел прежде. Существование невидимого зла есть серьезная опасность возникновения внезапных бедствий, с которыми неподготовленный субъект не сможет справиться. И потому намного лучше быть во всеоружии персонально-личностного просветления.
Невидимое зло есть зло языческого мира. Приверженцы языческих учений всегда прекрасно ладили со злом, неоднократно ставили его себе на службу. Они жили в мире и гармонии с природой и с ее суровыми законами: «Как не мы – их, так они – нас». Добро язычников есть то, что получило добрую оценку у представителей родной общины, а зло (нередко) – эта же оценка у других. Поэтому добро в их представлении – не общее людское благоденствие, а благоденствие родного племени, довольно часто – при ущербном положении другого. Подобное добро реализуется порой такими средствами, которые вступают в противоречие с самим добром. В дохристианском мире всегда присутствует тень смерти, органически вплетенная в круговорот веществ и организмов в природе.
Принято считать, что идейная платформа язычества основана на многобожии. Но даже некоторые монотеистические культы, в дальнейшем ставшие основой христианства, по существу, являются языческими, и временами – политеистическими. Ревность – явный знак политеизма. Иудейский Иегова (как «один из Нас», по его собственному выражению) очень остро реагировал на любую религиозную конкуренцию. Едва ли не единственным отличием иудаизма от большинства «конкурирующих фирм» была его патриархальность, подчеркнуто мужская ипостась, как властная, руководяще-направляющая вертикаль иудейской религии. Но основной водораздел между языческим и христианским миром, на мой взгляд, заключается в их позиции по вопросу разделения добра и зла.
Одной из самых показательных в еврейской Библии является история об Аврааме и его сыне Исааке. Согласно Библии, Иегова решил проверить Авраама на предмет его преданности «единому Богу». Для этого он приказал богобоязненному старцу казнить родного сына и доказать, тем самым, свою лояльность племенному Богу. Получив такой приказ с Небес, Авраам впал в состояние лишенных воли бандерлогов под гипнотическим взглядом удава Каа. Бия себя в грудь и размазывая слезы вместе с грязью по лицу, Авраам взял за руку несчастного ребенка и повел его на высоку гору, дабы принести почтительную жертву во славу Господа. И лишь когда убитый горем старец занес родительскую длань для смертоносного удара, чтоб сделать то, чему он, в общем-то, от всей души противился, Иегова «не допустил преступления». Он, слава Богу, поверил! Его ревнивая душа поверила в то, что человек действительно готов это сделать ради него. Попутно здесь возникает и другой вопрос: чья вера и во что здесь проходила испытание? Человек ли должен верить в Бога или Бог должен верить в доверие человека? Но речь сейчас не об этом.
Сам факт того, что во имя Бога Авраам был готов убить свое дитя, – ведь занеся кинжал над головою Исаака, он внутренне уже его убил! – есть явственное выражение неверия в истинного Бога, разве только в языческого, или в такого, как Иегова, но о нем и речь. Готовность к демонстрации любви через убийство, – кого бы там ни было, даже родного сына, – лишает человека связи с Богом. Ведь Сам Творец и созданный Им мир, – я далеко не пантеист, но в некотором смысле, – есть одно и то же. Убивая человека (или лишь приняв такое решение), мы отрицаем принцип Бога, отрицаем принцип жизни, убиваем Господа в самих себе. О чем только (если верить Кьеркегору) Авраам ни передумал по пути на место казни, но эта очевидная идея почему-то даже не пришла ему в голову (равно как и Кьеркегору). Он думал лишь о том, как тяжело ему придется без единственного сына, каким несчастным и одиноким он останется до последних своих дней, но не подумал о самом ребенке. Языческое сознание устроено своеобразно: жизнь чередуется со смертью в неизменном калейдоскопе хронометрического колеса, и личное здесь не имеет значения. А потому Аврааму ничего не оставалось, как только надеяться на чудо: что, если Господь вдруг передумает? Что, если в Божией душе вослед за темной ночью проглянет солнечное утро и сумрак темной Божьей ипостаси уступит место добродетельному свету белой, – но лучше, чтобы так случилось до того, как упадет на землю Исаак, поверженный ударами отцовского кинжала…
Еще одно отличие языческого Господа от христианского заключается в их символическом месторасположении. Языческий (в данном случае иудейский) локализуется вне человека, в окружающем его объективном мире, а христианский – в самом человеке, в его собственной душе. Если бы Авраам обращался к христианскому Создателю, он обратился бы к своему сердцу: могу ли я, имею ли я право на убийство, и мог ли приказать мне совершить убийство Сам Господь? Ответ он знал. Но предпочел его проигнорировать и заглушить не только крик души, но и никогда не лгущий голос совести. По-детски он не доверял себе, отказывался от собственного мнения, предпочитая исполнять, как Робокоп, патриархальные приказы «сверху» и уходить от всяческой ответственности.
В отличие от христианского, языческий Творец воспринимается, как грозный и неумолимый управитель, отдающий директивные приказы (как «добрые», так и «злые») и следящий за их неукоснительным исполнением. На всю историю еврейской нации была наложена печать своеобразной доктринальной формулы из Ветхого Завета, призывающей «ради Бога» совершать чудовищные злодеяния, избавившись от угрызений совести и возложив весь груз ответственности на Небеса. Раз приказал Господь стереть с лица земли какие-либо «неугодные» ему народы, – вперед, евреи чистокровные, к победе труб Иерихонских! Ведь Сам Господь заверил, будто эти нации ему до глубины души противны и не имеют права на существование. И попробуй только усомнись, что Он действительно мог так сказать.
Мне могут возразить, что христианская Церковь натворила бед ничуть не меньше: Крестовые Походы, охота на ведьм, преследование свободомыслящих и т.п. Но все эти преступления не были прописаны золотыми буквами в христианском Священном Писании. Эта книга, как было уже сказано, совсем недавно появилась в повседневном обиходе, а потому все христиане получали Слово Божье исключительно из уст своих духовных наставников, и те уже крутили этим Словом, как хотели, не отрываясь от корней «отцовской» иудейской веры: так, видимо, надежней. В самом же тексте Нового Завета нет никаких призывов к физическому уничтожению противников, и не случайно первохристиане не поддержали еврейское восстание 60х годов, которое привело к рассеянию иудеев по земле на долгие два тысячелетия. Давно уже известно, что за все на этом свете каждому приходится платить, даже через собственных потомков, через сотни поколений, как это случилось с еврейской нацией в XXм веке. Одно преступление порождает другое, согласно правилу бумеранга, циркулирующего в языческом духовном пространстве, и это никогда не прекратится, пока языческие круговые циклы не сменятся линейными законами христианства. И пока мы не избавимся от библейского проклятия, мы не постигнем всех космических законов в безопасной для своей природы форме, не научимся их применять себе и собственной Земле во благо.
Другой пример – зороастрийская доктрина. У древних персов со злокозненными дэвами отождествлялись все, кто был врагом родной страны. С благословения Ахура-Мазды и без всяких угрызений совести, таких врагов физически уничтожали. Ведь все равно уже, считай, не люди… И основанием для такой позиции был зороастрийский «Бундахишн», где сказано: как Бог Ахура-Мазда создал добрые творения, так и его враг Ангра-Майнью создал исчадия зла в виде собственных произведений. А значит, он тоже Творец, и с его творениями можно при желании отождествить любые виды животных и даже некоторых людей, а то и целые народы.
Из более поздних примеров могу привести идеологическую конструкцию современного тенгрианца (есть такое языческое учение) башкирского происхождения В.П. Путенихина. Читая его работы, начинаешь понимать, что Нюрнбергский процесс еще не завершил свою эпохальную миссию. По словам Путенихина, человечество произошло от башкир, как причудливой смеси арийской и монгольской рас, – во всяком случае, он не делает между ними различия, считая восточных славян и тюрков одним народом. Зато он решительно отделяет этот псевдо-единый народ, проживающий на территории бывшей и нынешней Российской империи, от западных европейцев, называя их генетически чуждыми. Нечто подобное делал и Гитлер, когда одних представителей белой расы называл арийцами, а другим (славянам) отказывал в таком именовании, но не в этом, конечно, его преступление.
Анализируя мировую историю, Путенихин высказывает уверенность в том, что именно русские (и здесь имеются в виду все те, кто жил в далекой древности на территории Российской империи) уничтожили цивилизации Вавилона и Ассирии, – и поделом им, дескать, ведь если они не смогли себя защитить, то так угодно было Небесам. Значит, их жизненные, интеллектуальные и духовные силы себя исчерпали, их философские учения оказались несостоятельными, а потому они должны были уступить свое место другим, более перспективным и жизнеспособным народам, опирающимся на куда как более «стройные религиозно-философские воззрения». И это не цитата из «Майн Кампфа», а пересказ одной из мыслей книги о духовно-целебных силах древнеарийской территории с излучающим свет центром в древнеуральском городе Аркаиме.
Оправдывая своих «русско-тюркских» предков, которые (во имя света, разумеется) отправили к праотцам месопотамских «не-жильцов-на-этом-свете», писатель несколько страниц спустя с негодованием обрушивается на других, кто поступил, как будто, точно так же. Речь идет о «свирепых атлантах», что вырезали на корню всю цивилизацию ирокезов Северной Америки, почему-то генетически близких «монголо-славянским» башкирам. А дело в том, что им посчастливилось иметь в своем именовании фундаментально-образующий корень ИР (что означает «мужчина» и указывает на мужскую, воинственную основу данной цивилизации), а если так, то ирокезы и башкиры, а вместе с ними (почему-то) и некая часть не «освященных ИРом» славян, – «кровные братья». И здесь уже вступают в силу двойные стандарты «тегрианской» мысли: мы, дескать, можем избавлять уставшую природу от отживших свой век народов, а «свирепым атлантам» это делать категорически воспрещается. Причем религиозно-философские воззрения последних в связи с этим уже не называются более стройными.
А «атланты» эти, между прочим, – совсем не атланты. Американский континент заселили представители белой, арийской расы, – не смешанной, правда, с тенгрианцами. Именно они практически свели на нет все местное, действительно «атлантическое» население, – и не только столь дорогих тенгрианскому сердцу ирокезов, но и гуронов, делаваров, семинолов (и далее по Фенимору Куперу), популярных у этнопсихологов навахо, а также майя, ацтеков и инков Южной Америки. Несмотря на высокий цивилизационный уровень последних, у них господствовали ужасающие нравы и практиковались регулярные человеческие жертвоприношения, что стало причиной того, что многие оккультисты усматривают некую кармическую закономерность в столь безрадостном их конце. Но не нам, конечно, судить, кто имеет право на жизнь, а кто – нет. Осуждать других – «привилегия» язычников, находящих зло исключительно во внешнем мире. А, между тем, все главные причины зла коренятся в нас самих.
Религиозная история человечества представляется мне своеобразным мирским аналогом трех алхимических этапов Великого Делания. Им же соответствуют и три этапа литературного творчества великого русского писателя Ф.М. Достоевского, которые отметил еще Н. Бердяев (этап до «Записок из подполья», «Записки из подполья» и этап после «Записок из подполья»). Эта интеллектуальная конструкция напоминает мне трехслойный пирог, в котором первый и третий слои одинаковы (правда, только внешне), а второй (его начинка) разительно отличается от них. Я назвала бы их этапами язычества, грехопадения и христианства, соответственно. Первый и третий символизируют добро, а второй – зло. Между поверхностно-языческим, наивным добром (до) и осознанно-христианским (после) – тонкая прослойка зла самих «Записок из подполья».
На первом этапе писатель создал свои повести «Бедные люди», «Белые ночи», «Неточка Незванова» и др., где описал страдания «маленького человека» как большую социальную трагедию. Они представляют собой компендиум абсолютно инфантильного добра, практически неотделимого от зла, и потому беспомощного и несостоятельного. В ранних, социально ориентированных работах писателя весь Божий мир живет интересами человека, вся природа ему улыбается, как Мишка Олимпийский, и радостно приветствует его по солнечным утрам. А что скрывается за внешним покровом мультяшной радости, и так ли уж наполнена природа радостью при виде человечка, и является ли сам человечек таким уж милым ангелом в отношениях с природой, да и со своими соплеменниками, – остается для нас пока за кадром.
После выхода этих первых работ, как известно, Достоевского признал и полюбил весь светский мир, и больше всех – пророки-идеологи грядущего «рабоче-крестьянского» переворота в России. Увлекшись их привлекательными языческими идеями о спасении человечества в массовом порядке, молодой писатель совершил реальное грехопадение, угодил в тюрьму, прошел через душевную и духовную Голгофу и «вынырнул» с «того конца», уже по ту сторону пространства зла. Вскоре после этого он написал «Записки из подполья», которыми совершил настоящий духовный переворот в художественном осмыслении истоков зла. «Подпольный» человек Достоевского единолично пробил дно социально-договорного «рая» и провалился вниз, где оказался на голой земле один-на-один со своей духовной слепотой, не расцвеченной, как прежде бывало, яркими красками всеобщего людского благоденствия. «Под полом» языческого добра оказалось нагое, ничем не прикрытое зло, таящееся в глубинах каждой человеческой души и приглушенное до времени всеобщими хороводами, песнопением и обличением «врагов народа», мешающих, согласно созданной легенде, хорошим людям счастливо жить.
Грехопадение крайнего индивидуализма и желания пожить «по своей глупой воле», вопреки разумным доводам авторитетного коллектива, дает человеку сильнейший импульс еще более глубокого падения, с хорошим прогрессивным ускорением. И на самом дне «подпольной» ямы, содержащей все возможные ужасы и ночные кошмары слоя абсолютной тьмы, вдруг ярким светом засияло солнце, – это было пробито второе дно, дно слоя индивидуального падения, за которым приоткрылся новый, абсолютно светлый мир, объединяющий людские души с Богом. Господь нас создал по Своему образу и подобию такими, какими мы навеки остаемся в своих первозданных глубинах, в предвечных истоках собственной души.
Зло не может быть первым и не может быть окончательным. Оно, что называется, «всегда второе». Ему не принадлежит ни первенство в миротворении, ни, если верить Библии, обеспечение конечного результата. Появившись в нашем мире на его сложнейшем жизненном этапе, оно уйдет в небытие, поверженное силами добра. Судьба и творчество Достоевского – ярчайший пример воплощения в жизнь библейского мифа о грехопадении и выхода из состояния коллективного языческого сознания в состояние раскаявшейся христианской души. Роман «Преступление и наказание» стал первым творческим шагом писателя в мир чистого, предвечного добра, основанного на ясном осознании сущности добра и зла. И выходом из кризиса «подполья» явилось для мыслителя открытие, что зло не побеждается усилиями какого-либо общества, путем расстрела или ссылки всех богатых, злых, чужих и т.п., а лишь путем сугубо личностного покаяния и очищения людской души. Удивительно, но именно тогда писатель встретил свою главную любовь и верную подругу на всю оставшуюся жизнь.
Существует два «добра» и только одно «зло». Но первое из двух, на самом деле, – не добро, или добро «для детского употребления», с прекрасными воздушными шарами над волшебным полупризрачным городом, построенным на человеческих костях. Когда из Петрограда прогнали Крокодила в поэме-сказке К. Чуковского, «вся столица украсилась флагами». Лишь коммунисты, нудисты и, видимо, йетти способны поверить в языческое счастье с закрытыми глазами, не желая видеть ни подпольного труда «врагов народа», ни элементарной наготы. А потому есть только две реальности – языческая и христианская, восточная и западная, и в одной добро и зло недифференцированны и почти неотличимы, а во второй они раскладываются по местам и получают справедливую оценку, – основу для решающего выбора. Не зря на западе из всех российских литераторов превыше всех оценивают Достоевского, а «Наше Все» не многие, как говорят, читают.
Достоевский смог прекрасно трансформировать свой астрологический показатель зла, – Лилит, – находящийся в своем сильнейшем положении в знаке Скорпиона, и вывести его на высший уровень духовной реализации. Ведь зло, как правило, локализуется на том участке, где спрятаны несметные сокровища, зарыты настоящие таланты, дарованные человеку Богом, и очень важно их найти и проявить. А что касается других писателей России… Хочу заметить, что читающая публика страны буквально разделилась на «людей Достоевского» и «людей Толстого». На мой взгляд, это объясняется их кардинально разными мироощущениями, различной глубиной проникновения в вопросы экзистенции добра и зла. Достоевский – представитель христианской эпохи в художественной литературе, Толстой – языческой. И не случайно «Зеркало Русской Революции» получило еще прижизненное отлучение от Церкви.
В отличие от Достоевского, Толстой остановился уже на первом пункте библейской истории, решив, что дальше некуда идти. Не углубляясь в дебри экзистенции, он описал весьма поверхностный и поистине языческий мир добра. В полном соответствии со своим «языческим» статусом, Толстой обладал удивительно ярким художественным талантом. Он был настоящим почвенником-натуралистом, привязанным к земле и гениально отразившим в своих произведениях всю прелесть объективного мира. Достоевский никогда не смог бы так искусно описать ежегодную смерть и возрождение языческого дуба, извечный жизненный круговорот веществ в природе, как это сделал истинный природовед Толстой. И даже в свой «языческий» период максимум, что Достоевский смог вложить в условное сознание природы, – восторг зеленой травки и родного солнышка в контексте наступления рассвета, который обещает новый добрый день… для человека. Писатель погружен лишь в мир субъекта, – в тот самый мир, где принимаются решения и производится духовный выбор, и потому природа у него наделена гуманитарными характеристиками, которые позволяют ей чутко вслушиваться в нестройную, но крайне судьбоносную симфонию взрывоопасных человеческих идей. А почвенник Толстой самих людей снабжает смысловыми свойствами природы: как старый дуб вдруг расцветает по весне и будто заново рождается для новой жизни, так и Андрей Болконский, – прости Господи, – туда же.
У меня сложилось впечатление, что в случаях, когда Толстой описывает трансформацию духовных взглядов или катарсис человеческой души, он это делает не так правдоподобно, как при подобном описании метаморфоз языческой природы. Всегда присутствует какая-то недосказанность, чего-то словно не хватает, как будто автор позабыл отметить в собственном рассказе главное, – сугубо личностный момент. Писатель не желает понимать, что трансформация души не происходит от легчайшего дуновения зефира и едва заметной ряби на воде. Это долгий и мучительный процесс, через который за одну людскую жизнь проходит далеко не каждый. А в случае, когда герои, будто сговорившись, все поголовно начинают «сбрасывать хвосты», «растить» невиданные крылья, ныряя с головой в масштабные метаморфозы при столкновении с любой внештатной ситуацией, все это выглядит не очень убедительно. Как будто моровая язва всех их разом косит, и прежние, вчерашние мерзавцы мгновенно начинают каяться и становиться «лучшими» людьми. Такой поток объективированного субъективизма стирает ценность личностного просветления, доводя его до некого автоматизма. При этом все литературные герои повально превращаются в слепую технику, которую секунду, как включили в сеть.
В отличие от уважаемого в высшем свете графа, которому не довелось, по счастью, постоять под оружейными прицелами на плацу, Достоевскому знаком не понаслышке трансцендентный дух катарсиса, и потому его герои поступают совершенно органично и реагируют на шоковые ситуации избирательно. Никто, что называется, не порет здесь горячку. Герои Достоевского имеют время для раздумий и всестороннего оценивания сопутствующих делу обстоятельств. Ведь им, в отличие от персонажей графа, приходится включать в работу разума и чувств все три пласта духовной пирамиды свето-тьмы. И если уж они предпринимают действие, то не используют всеобщего лекала, а каждый поступает в соответствии с конкретной ситуацией и исключительно по личному усмотрению, в то время как Толстой не очень щедр к своим героям на столь обильную раздачу им таких же прав.
Инверсионным вариантом языческого мировоззрения Толстого является мировоззрение атеиста Чехова. Вот уж в чьих произведениях никто никогда не меняется. Все герои Чеховских работ с самого начала чего-то долго и уныло ждут, но ждут бесперспективно и, как правило, не дожидаются. Они всегда бездействуют, а потому и лишены катарсиса и сколь-нибудь счастливых перемен в своем безрадостном существовании. В кругах ценителей таланта Чехова такая диспозиция привычно именуется «борьбою с пошлостью». По-видимому, в представлении поклонников писателя катарсис – возмутительная пошлость, и ну его на свалку! Прозаическое Чеховское мировидение отрицает напрочь всю библейскую историю (да и сам принцип истории!) и существующий на свете ход вещей. Писатель словно запирает собственных героев под замок, лишает их гормонов роста и развития и делает из них стабильно-неподвижные предметы быта.
Толстовские герои тоже, большей частью, живут размеренной, привычной жизнью, послушно повторяя путь своих отцов. Вот разве что Каренина осмелилась на совершение поступка, но ей безумно дорого пришлось за это заплатить. Толстой – суровый моралист, не одобряющий внештатные «грехопадения». Вот доигралась, дескать, вертихвостка, и погоди-погоди, я научу тебя свободу любить! В представлении писателя главный грех и подлинный источник всяких бедствий есть любовь, а особливо незаконная, не благословленная отцами и не санкционированная православным обществом. Такой душевный феномен писателя объясняется присутствием его Лилит во Льве, которая, к тому же, никогда не поднималась выше среднего уровня. И каждый, кто дерзал нарушить коллективные устои и обычаи, подвергался Страшному суду Творца в лице писателя Толстого. А вот останься та же Анна в вечном браке с нелюбимым мужем, – она бы тут же получила искреннюю похвалу и одобрение писателя, ведь, как прекрасно сказано в кино «Покровские ворота», жить нужно «не по радости, а по совести».
Каренина, Ростова, Леди Макбет, герои «Крейцеровой сонаты» и многие другие персонажи попали в страшную ловушку злокозненной Толстовской любви, не обещающей им ничего хорошего. Любая «незаконная» любовь не сходит с рук ни одному Толстовскому герою. Писатель бдителен: зло – не пройдет! Все незаконное и вне-договорное имеет червоточину, которая впоследствии перерастет в зияющую рану и будет мучить человека, подталкивая его к решительным преступным действиям. Но только зря Толстой законы общества отождествлял с законами Творца. Господь не запрещает любовь. Скорее, Он против лицемерия. Любовь – сугубо персональный дар, и регламентировать его общинными стандартами, по меньшей мере, глупо, да и не благодарный труд. Она всегда прорвется через все запреты и сбросит все шлагбаумы, поскольку не укладывается в плоский мир всеобщего языческого процветания. Любовь в библейской мифологии «повинна» в человеческом «грехопадении», и именно с ее благословения возможен алхимический процесс духовной трансформации и воссоздания из «ветхого Адама» бессмертного и просветленного субъекта. И этот макроисторический процесс полнее всех раскрыл в своем литературном творчестве (как, собственно, и в жизни) Достоевский.
Эволюционная структура трех периодов мировоззренческого становления Достоевского созвучна некоторым психоаналитическим концепциям начала XXго века. Например, австрийский психолог Вильгельм Райх предложил свою теорию психологических реакций, основанную на трех слоях биопсихической структуры человека. «Для поверхностного уровня личности среднего человека характерны сдержанность, вежливость, сострадание, ответственность, добросовестность, – пишет Райх в своем труде «Психология масс и фашизм». – Не было бы никаких общественных трагедий, если бы этот поверхностный пласт личности человека находился в непосредственном контакте с его глубинной, естественной основой. К сожалению, дело обстоит иначе. Поверхностный слой личности не соприкасается с глубинной биологической основой индивидуальности; он опирается на второй, промежуточный слой характера, который состоит исключительно из импульсов жестокости, садизма, сладострастия, жадности и зависти. Это то, что Фрейд называл «бессознательным»… После прохождения второго слоя «извращений» и погружения в биологический субстрат человека всегда обнаруживается третий, самый глубокий слой, который мы называем биологической основой. В этой основе при благоприятных условиях человек, как правило, представляет собой искреннее, трудолюбивое, склонное к сотрудничеству, любящее… существо. В то же время представляется совершенно невозможным освобождение характерологической структуры современного человека путем проникновения в этот самый глубокий и столь перспективный слой без предварительного удаления ложного, социального поверхностного слоя. Сбросьте маску воспитания, и перед вами предстанет не естественная общительность, а лишь извращенный, садистский слой характера». Так на языке атеистического психоанализа описывается история мистериального очищения языческого Эдема.
Психолог Райх поставил в соответствие второму слою человеческой биопсихики такое социально-политическое явление, как фашизм. Сюда бы я добавила еще и коммунизм, печально известную Священную Римскую Инквизицию и их многообразные локальные ответвления, со своей идейно-аутентичной окраской и национально-религиозным колоритом. Но, видимо, не стоит ограничивать все эти социальные явления одним вторым, греховно-негативным слоем, тем более что сам он по себе не существует без благой, жизнетворящей опоры. А потому здесь дело не обходится без первого, социально адаптированного слоя, который обеспечивает благообразную основу для принятия и закрепления соответствующего социального устройства. Фашисты пытались уберечь «арийский мир» от чужеродной семитской расы, коммунисты охраняли «светлый мир рабочих» от буржуазии и крестьян (от последних, правда, – несколько завуалировано), а проще говоря, беспочвенность и техницизм – от почвы и корней, а плоский коллективизм – от глубинного персонализма. Инквизиция защищала верующих от ведьм и колдунов, а также от ученых (тоже в скрытой форме), опять-таки, иначе говоря, – хранила экзальтированную веру от спокойного, самоуверенного знания. А в отношении «своих» все эти властные структуры установили благостный режим счастливой жизни и наилучшего благоприятствования.
В языческом сообществе работают такие же законы: защищая собственное племя, его участники готовы потопить в крови все остальные, представляющие едва заметную угрозу их существованию. Нередки здесь и жертвоприношения, в том числе людские. Считается, что они угодны племенным богам, которые питаются энергией страдания и щедро награждают подопечных за заботу и внимание к их странным, нездоровым нуждам. Поэтому и миллионы жизней, принесенные в жертву неким высшим силам или идеалам коммунизмом, фашизмом и инквизицией, послужили врeменному укреплению этих социальных учреждений и режимов, но, как того и следовало ожидать, они не долго продержались.
Общественным выражением первого биопсихического слоя Райх считает «репрессивное общество» социал-демократических институтов, а также социальные структуры патриархального мира, с их лицемерной моралью, насильственно подавляющей стихийно-сексуальные инстинкты человеческих масс (о да!). Нечто подобное, к слову сказать, пытался защитить и укрепить в своих трудах Толстой. А укреплять, пожалуй, уже не стоило. В альбоме «Сила» музыкальной группы «ТНМК» есть фраза: «Японські самураї – це українські козаки, але які дуже знервовані». Перефразируя, могу сказать, что коммунизм, фашизм и инквизиция есть варианты прежней, дохристианской идеологии, только крайне разнервничавшейся. А нервничать было от чего: достаточно вспомнить, как христианские служители зачищали в пыль и прах все, что хоть сколь-нибудь казалось им языческим. С языческим они не справились, зато им удалось серьезно придушить, сломить и подавить до времени органику людской природы, и это не осталось без последствий.
В качестве третьего биопсихического слоя австрийский психолог предложил некое новое мироустройство в лице «по-настоящему свободного» социалистического общества, основанного на победе так называемой пролетарской сексуальной революции (ой-ой-ой, полегче на поворотах!). Удивительно, но Райх не учитывал главного: глубинный слой никак не может быть социальным, тем более социалистическим. Он исходит из Единого начала и потому является не социальным, а персональным. Глубинный слой есть образ человеческой души, – в некотором смысле, сексуального (в «западном» контексте слова) творения Господа. А коммунизм или марксизм нельзя очистить и подвести под новые стандарты социальных благ, как призывал к тому психолог. Такие пациенты безнадежны и уже неоперабельны. И новый Эдем, построенный на неком новом социальном договоре, уже немыслим и, по счастью, невозможен. Да и в Апокалипсисе об этом ничего не сказано...
Библейская история грехопадения навела меня на неожиданную мысль, что рай Эдема не был идеальным местом, но люди этого не знали. И только знание включило старт процессу отделения добра от зла и очищения всего Эдемского и вне-Эдемского пространства. Но языческое мировоззрение в наши дни продолжает быть все так же актуальным. Ведь для чего существует государство, с его суровыми законами, предохраняющими нас от неприятностей? Государство ведет себя, как строгий и заботливый отец, убежденный в незрелости своего ребенка и его неспособности отдавать себе отчет в своих поступках. По-видимому, правы те законодатели, что запрещают проституцию, порнографию, «легкие наркотики» и т.п. С точки зрения интересов личности, они поступают несправедливо. Но с точки зрения государства… они абсолютно правы. Ведь именно они несут ответственность за вверенный им разношерстый люд и опекают его так, как могут. Наверное, был прав и иудейский Бог, установив законы, предохраняющие человека от опасности преждевременного знания. Хотя, как я уже заметила, здесь могут быть иные варианты…
Немалое число людей предпочитает патриархальную надежность творческому риску, не желая понимать, что подобная надежность, по своим последствиям, есть риск намного больший. Историческое человечество в наши дни оказалось в серединном пункте долгого пути Вселенной и вступило в пору персональной зрелости. Только личность побеждает зло, – никак не общество, даже самое «продвинутое», идеологически выверенное и «правильное». Оно способно лишь помочь (или, – что чаще, – помешать) субъекту отыскать свой путь, но все духовные решения он принимает сам, в согласии с Господом и собственной совестью.
Победа над злом – сугубо персональная, а не командная, как внушали нам когда-то идеологи коммунистического будущего. И цивилизационная война Востока с Западом есть война человека с самим собой, война между естественно-языческим и рефлексивно-христианским свойствами его души, и в ней не будет победителей. Бороться следует со злом в самих себе, а не с присущими людской природе свойствами и характеристиками, особенно когда они фиксируют всего лишь разные этапы персонального роста и духовного взросления. Пиррова победа христианства над язычеством на деле оказалась убедительной победой язычества над христианством, как, собственно, того и следовало ожидать. Но ни язычество, ни христианство не сохранило в этой битве своих лучших качеств и в нынешних своих проявлениях, с учетом многочисленных потерь, они на удивление убоги и беспомощны, поскольку не способны защитить простого человека от главного и тайного его врага, а именно – от самого себя.
Не стоит предлагать народу то, что не приемлемо для человека.
