Оксана
Лианова.
Диалог добра и зла
в современном кинематографе.
Несколько коротких наблюдений.
В одном из неснятых фильмов
Федерико Феллини…
Александр Васильев
Как преступника тянет на место преступления, так и особо одаренных в плане умения наиболее полно высказывать свои мысли всегда тянет на продолжение предыдущей темы. Посему я продолжаю тему предыдущей своей статьи по мотивам библейской мифологии. Примечательно, что однажды мою работу над ней прервал телефонный звонок, и в трубке я услышала вопрос:
– Как Вы считаете, мог ли Бог допустить происходящее в мире зло?
Ни больше ни меньше. Оказалось, проводился соцопрос под заказ мятущейся атеистической души. Я что-то вежливо ответила в духе того, что у меня внебиблейское представление о Боге и потому продолжать разговор в таких смысловых координатах бесполезно. Меня вежливо поблагодарили и попрощались. Но позже я подумала: если уж мне позвонили именно в момент работы над статьей с библейским уклоном, то, наверное, не лишне было бы добавить пару слов по поводу столь «вопиющего бездействия» Творца в ответ на льющиеся повсеместно реки крови. Тем более что этот вопрос действительно волнует многих современных верующих. И мне неоднократно доводилось слышать разговоры о том, что «Бог не мог бы такого допустить», «Бога нет, если такое происходит», и т.п. Типичный пример из школьной классики – студент Владимир Ульянов, растоптавший свой крест в ответ на арест его брата, чуть не убившего царя.
Я устала отвечать всем антипатикам астрологии, что эта наука – не о фатуме и неумолимом предопределении, а, напротив, о свободе. В некотором смысле, это даже – наука о Боге. Бог – и есть свобода. То есть, Бог, конечно, есть любовь, но любовь не существует без свободы. Она не навязывается нам извне, а исходит от нас самих, от Бога, присутствующего в каждом из нас. Но удивительный мы, все-таки, народ. Все нам хочется одновременно и свободы, и гарантированного жизненного благополучия, и, как говорил Винни Пух, «можно без хлеба». Мы желаем играть, – только чтобы выигрывать, а если не выигрывать, то, по признанию Дениски Кораблева, лучше не надо. Мы желаем быть свободными, но только чтобы Бог все контролировал, не допускал беспредела и произвола. Как будто Бог есть мировой полицейский, в духе Соединенных Штатов для мирового терроризма или, в крайнем случае, в духе нынешней России для мечтательно глядящего на запад постсоветского пространства. Тогда какие мы христиане, по какому живем Завету, – Новому или какому, – если всю ответственность за происходящие с нами неприятности мы норовим свалить на Бога?
Ничего не имею против язычников, – я их бесконечно ценю и уважаю, – но мало хорошего в том, что в христианском мире до сих пор воспринимают Бога по-язычески. Мы видим в Нем грозную внешнюю силу, которая должна за всем следить, плохого не допускать и, по мере надобности, подтирать носы несмышленым, но восхитительно свободным гражданам, петь им на ночь колыбельную. Но почему мы не хотим понять, что Бог – это мы сами? Себе почему-то мы позволяем «такое» допускать, а с Бога у нас спрос особый, с приснопамятной практикой строгих предупреждений с занесением в «Личное дело». Не оправдал наших ожиданий, – крестом об пол и «до свидания».
Бывает и другая крайность. Что бы ни случилось, – все к лучшему. Дескать, промысел Божий. И не нам его судить-оценивать. Не нашего ума дело. Хороших людей Господь к Себе забирает («там им хорошо»), а плохие еще свое – не здесь, так там, – получат. Ну, и слава Богу.
Я о чем хочу сказать? О Ларсе фон Триере. Бывает так, что человек идет по жизни непроторенным путем, по нехоженым тропам, по которым не топали лошади. Тогда многое (точнее, главное) приходится делать впервые, и человек порой даже не знает, правильно ли он следует по данному пути и нет ли впереди обрыва, ведьминой избушки или Соловья-Разбойника в густых ветвях.
Столкнувшись со сложной ситуацией, из которой нет знакомого, рационально обоснованного выхода, в мучительном процессе поиска решения своей проблемы человек начинает говорить на незнакомом языке, пытаясь жить по новым правилам, которые уже выписывает сам: никто такого до него не делал. Но как не прогадать с еще сырыми идеями, верны ли они, дадут ли искомый результат? Ведь «этот мир придуман не нами», а потому при поиске иных путей сквозь лабиринт своей судьбы нам жизненно необходимо проконсультироваться с Автором, Кто знает этот мир в самой его первооснове. И мы вступаем в диалог с Творцом, пытаемся услышать Его голос, – каким он нам представляется, исходя из наших жизненных приоритетов, а не из подлинного знания Творца, конечно.
Известный датский кинорежиссер Ларс фон Триер снял философскую картину под названием «Рассекая волны», – я думаю, как раз на эту тему. Впрочем, философский сюжет замечателен тем, что каждый может услышать в нем свое и пересказать его по-своему. А потому мой пересказ может существенно отличаться от пересказа других людей, посмотревших этот фильм. Не знаю, что имел в виду сам фон Триер, когда его снимал, но изложу лишь то, что увидела в нем я.
Картина «Рассекая волны» – об антиномии веры и знания. Героиня фильма вышла замуж за любимого человека и, что называется, не могла им надышаться, забыв обо всем остальном. Она тяжело переживала любую разлуку с мужем и считала дни до новой встречи. В идеале она не хотела бы с ним расставаться никогда. Но произошла беда, и любимого в состоянии глубокой комы привезли домой. И вот он, наконец-то, рядом с ней, но разве этого она хотела? Или, все-таки, этого? Девушка вдруг понимает, что, быть может, в несчастье мужа есть ее вина. Ведь это она так настойчиво просила Господа, чтобы ее любимый был с ней. Что, если Господь внял ее молитвам и исполнил ее желание, пусть и столь жестоким способом? И теперь ей нужно изменить сложившиеся обстоятельства и вернуть возлюбленного к жизни. Но как это сделать, если все врачи оказались бессильны и посоветовали ей уповать на чудо?
Пустить ситуацию на самотек – значит позволить любимому умереть. И героиня решает взять ее в свои руки. Но как? Жизнь и смерть человека находятся всецело в воле Божьей. И удержать любимого на этом свете возможно лишь с Его решения. Ну, почему ее любимый, без которого она не представляет себе жизни, должен умереть? Неужто этого желает Бог? Нет, Он не может этого желать, ведь Он ее любит, как любит каждое Свое творение. Он желает ей добра, – каким она его, конечно, представляет, – и потому ей нужно только угадать, чего Он хочет от нее и чем ей заплатить за собственное счастье. Героиня вступает в словесный диалог с Господом, стараясь понять или почувствовать Его ответы на ее вопросы. Постепенно она начинает отвечать себе сама, – за Бога, – предполагая и угадывая, что именно Он мог бы ей сказать. Вот только как узнать Его ответ? Бог есть истина, но как узнать истину, как не ошибиться, особенно в тех сферах, что не доступны на сегодняшний момент людскому пониманию?
Христианские пасторы приучили своих подопечных к мысли о необходимости аскезы. Аскеза в христианстве – едва ли не единственный путь к достижению счастья. Но аскеза – понятие растяжимое. Героиня готовилась к ней, еще не зная, в чем она будет заключаться, но идею подает ей вышедший из комы муж. Когда он просит героиню сделать нечто, с привычной нравственно-этической позиции, предосудительное, она сначала долго возражает, но он настаивает, и вот она, уже исполненная его навязчивых идей, советуется с Господом и, – кто бы сомневался? – отвечает за Него словами мужа. Образ Господа в ее сознании, незаметно для нее самой, сливается с образом ее до беспамятства любимого супруга, – разве не он – ее реальный Бог? Господь дал санкцию на просьбу мужа, и ей приходится ее исполнить, воспринимая это, как аскезу и необходимое самопожертвование.
А просьба мужа героини, по сути, убийственна для их любви: он предлагает ей заняться сексом с другими мужчинами, после чего рассказывать ему в цветах и красках, «как все прошло». Он, дескать, будет представлять себя на месте тех мужчин и эти впечатления помогут ему вернуть вкус к жизни и, в результате, исцелиться.
Пускай знакомый врач подобных мер не одобряет, но что для героини врач, если он не в состоянии спасти ее любовь? Господь обещает ей чудо, и она готова идти на любые жертвы, лишь бы это чудо свершилось. Чего хочет муж, – того, видимо, хочет и Бог. Во всяком случае, так думает героиня, согласуя все Божии слова со словами травмированного во всех отношениях супруга. Пусть это аморально, но аморально в прежнем социальном мире, который для нее закончился в момент случившейся трагедии. А в новом мире работают другие правила.
Возможно, этот фильм – о том, что не стоит так сильно любить. Не стоит ставить свою жизнь в зависимость от жизни другого, пусть даже самого близкого, человека. Не стоит, как говорят буддисты, «привязываться»… Но я бы сделала акцент, скорее, на характере самой любви. Настоящая любовь к другому есть оборотная сторона любви к себе. А болезненная, патологическая привязанность, вплоть до полного самозабвения, лишь внешне напоминает любовь. Сосредоточившись на узком спектре собственной судьбы, героиня отреклась от всего остального и была обречена стать «не жильцом на этом свете», – в большей степени, чем ее умиравший муж.
В конце фильма героиня погибает, добровольно (опять-таки, с одобрения «Господа») попав в бандитское гнездо с жертвенной целью отдать свою жизнь за жизнь супруга. Таков был своеобразный контракт со Всевышним. Ясно, что любой церковник в этой ситуации сказал бы, что с героиней говорил не Бог, а Дьявол, а человеку вообще не следует общаться так запанибрата с Богом; куда как лучше попросить посредства представителей духовной власти. Но, видимо, героиня не очень доверяла церковным посредникам: им очень свойственно ошибаться. И потому так часто люди сами обращаются ко Всевышнему в надежде получить совет «из первых уст» и формулируют ответы Господа по собственному произволению. Как, например, крестовые походы и пылающие ватры Инквизиции – вполне из этой серии. А ведь их затеяли священнослужители, не простые смертные. Никто ведь не хотел плохого…
В итоге столь сомнительный контракт героини с «Богом» удается: когда она умирает, ее муж вдруг выздоравливает. По всем чертам, здесь проявился феномен черной магии. И как-то, по внутренним предощущениям, все к этому и шло: умрет героиня – воскреснет ее муж. Хотя сама она о его чудесном исцелении так и не узнала. По пути в операционную девушка спросила, стало ли ему лучше, и получила неутешительный ответ. «Значит, все напрасно», – разочарованно протянула она и с этой мыслью умерла. Но оказалось, как бы, не напрасно… Получается, она была права? Или фон Триер имел в виду, что герой все равно бы исцелился, а героине только навредили ее напрасные метания? Во всяком случае, атеистическое сознание сделало бы именно такой вывод. Мистическое, видимо, – противоположный. Атеист или мистик Ларс фон Триер?
И в заключение картины в местной церкви вдруг раздается колокольный звон. А в начале фильма был сделан акцент на том, что в этой церкви нет колоколов, и потому венчание героев прошло без колокольного сопровождения. Теперь они вдруг появились, правда, как-то запоздало, но это все же радует «воскресшего» героя. Ларс фон Триер явно выделяет эту тему красной линией, давая зрителям понять, что трагической развязки могло бы не случиться, будь в этой церкви колокол намного раньше и зазвони он именно на свадьбе. Церковный звон, как принято считать, отгоняет бесов. А бесы явно вселились в эту супружескую пару. И девушка, по логике вещей, действительно могла бы получить от Господа разумный совет, если бы ее венчание было освящено колокольным звоном. Нет, видимо, ни что мистическое автору не чуждо.
Одним словом, что хотел сказать нам режиссер, то он сам и скажет в случае необходимости. Я лишь акцентирую внимание на том, что показалось важным лично мне. Нечто родственное данному сюжету я нахожу и в собственной жизни, только это касается не межличностных отношений, а темы жизненного предназначения. Нельзя надолго концентрировать энергию и силы на одной, отдельно взятой сфере, – наверное, так нужно делать иногда, но на очень небольшой период времени. Из картины фон Триера я вынесла идею о вреде односторонности и губительном потенциале узконаправленных людских интересов. Зацикленность на некой части собственной программы разрушает целостность души и лишает человека жизненно необходимых сил.
Ты – «не жилец», если суживаешь свое сознание и жизненные перспективы, делая ставку на что-то одно. Любимый муж или жена, любимый дом, любимая работа и многое другое – все надо гармонично совмещать в едином спектре человеческой судьбы. Церковные колокола, по-видимому, олицетворяют гармонический ансамбль всех струн людской души, – на что и обратил внимание фон Триер.
От Бога мы наследуем свободу, чтобы научиться правильно распоряжаться своей судьбой. Но правильно – не у всех получается. Порой для этого нам не хватает разумных доводов. Наш разум есть симфония, высшая музыка космических сфер. А человек – микрокосм в огромном макрокосме, и в нем самом звучит мелодия вечной космической жизни. Для того чтобы понять, в чем истина, нужно услышать в себе симфонию Вселенной, а иначе в человека вселяются бесы и начинают им управлять.
Тема бесов почему-то близка многим современным кинорежиссерам. У голландца Пола Верховена есть фильм «Плоть и кровь», где он подробно описывает историю прельщения и временного помутнения сознания главной героини. Попробовав дурмана в виде корня мандрагоры, она попадает в дурную компанию и ведет, как говорится, антисоциальный образ жизни. Ей нравится плохое и не нравится хорошее. По счастью, через некоторое время влияние дурмана испаряется, и девушка, как ни в чем ни бывало, возвращается к нормальной жизни, сохранив о прошлом лишь приятные впечатления: будет что вспомнить ближе к старости.
Вопрос борьбы добра и зла – важнейший в человеческом мировоззрении. Он всегда приковывал к себе внимание многих творческих людей, особенно в искусстве (а вот ученых, к сожалению, – намного меньше). Людей, которые пытаются постигнуть законы бытия в той полноте, которая позволила бы им не ошибиться в избранном пути к желаемому счастью. Я часто с некоторым ужасом вспоминаю слова одного известного физика, Нобелевского лауреата, который удивлялся, как ребенок, почему социализм в его родной стране так и не был реализован. «Казалось бы, – сказал он, – взяли и договорились…». Человек явно не доучил в своей школе Достоевского. Впрочем, что с физика взять?
Зло нельзя недооценивать. Нельзя договориться – и, как бы, нет его. Или возложить борьбу со злом на некого могущественного Бога. Со злом приходится самим нам разбираться. Так может ли Господь все это допускать? Конечно, может. Еще как может! Добро не контролирует зло, иначе оно само было бы злом, хотя бы по закону: «плюс на минус – будет минус». В иудейской Библии, конечно, добро управляет злом, как показано на нескольких примерах (искушение Иова и т.п.). Порою иудейское добро идет войной на зло и побеждает (под звуки труб Иерихонских, например), но что это за зло? Под ним в подобных случаях имеются в виду какие-то соседние народы, все «зло» которых – в меньшей агрессивности, чем у «добра».
Единственная ценность человека, которой у него не отнять, – это свобода. Без свободы нет добра, но нет и зла. Безошибочны только автоматы, если не сломаются. А живые автономные субъекты, находящиеся в поиске новых, творческих решений, всегда рискуют совершить ошибку. Такой опасности способствует капризно-инфантильная позиция субъекта, желающего застыть во времени и не двигаться вперед, не расширять свои духовные познания.
Существование зла не отрицает добра, как не отрицает и Бога. Бог есть закон, по которому функционирует все мироздание, не рассыпается в космическую пыль. Истина Бога – в целостности нашего упорядоченного мира. Пока он существует, добро сильнее зла и силы созидания сильнее сил разрушения, а Бог, в свою очередь, сильнее Дьявола. Фильм Пола Томаса Андерсона «Любовь, сбивающая с ног», – как раз о всемогуществе любви и ее полном превосходстве над любыми проявлениями зла. В тот самый миг, когда герой картины обрел способность не путать Божий дар с яичницей, он стал практически непобедим.
По факту существования упорядоченного мира, добро сильнее зла. Не будет мира – тогда окажется, что зло сильнее. А чтобы этого не допустить, нам нужно научиться ясно видеть и добро, и зло, и отличать их друг от друга. Согласно авестийской мифологии, они когда-то были смешаны и до назначенного времени просуществуют в «сиамском» состоянии, пока мы не познаем их природу до конца и не научимся делать правильный выбор. Отсутствие свободы сделало бы эту задачу непосильной для нас. Сейчас добро и зло есть в каждом, в той или иной пропорции. И чем взрослее людская цивилизация, тем лучше она это сознает.
В ранних человеческих культурах все духовные основы рассматриваются в языческих координатах: добро и свет ассоциируются со своими, а зло и тьма – с чужими, инородцами. Для христианского мира (по замыслу, конечно) характерно понимание того, что зло – не в нациях или народностях, а в конкретных людях, независимо от наций. Подобную идею очень точно отразил упоминавшийся мной выше режиссер П. Верховен в своем последнем фильме «Черная книга».
Кому как, а мне этот фильм очень понравился. И думаю, он никого не оставил равнодушным. «Черная книга» вызвала на себя шквал критики и, в то же время, массу положительных отзывов. Одним не понравилось, что едва ли не все герои фильма оказались перевертышами: у изначально добрых персонажей к концу истории проклюнулись дьявольские рожки, а над отъявленными мерзавцами засияли ангельские нимбы. На мой взгляд, это, пусть и не самый новый, но довольно гениальный ход в искусстве, где, как правило, показывают «два мира – две морали», где добро и зло глядят на нас с экрана четко подведенными глазами, и их никак не перепутаешь друг с другом. А в жизни так редко бывает. Мы далеко не всегда можем правильно определить, кто есть кто и что есть что, где есть хорошее и где есть плохое.
На западе давно снимают фильмы с героями «из плоти и крови», со всеми их достоинствами и недостатками, но в развивающихся странах пока что в этом направлении особого прогресса нет. Как нет прогресса и в фильмах о войне, которую, как правило, везде снимают в ключе национальной пропаганды. Жестокий агрессор, с одной стороны, и благородная жертва, вынужденная защищаться, – с другой. На фильмы о войне по-прежнему распространяется языческое табу: о своих – или хорошо, или ничего. Но Пол Верховен с легкостью его преодолел, – быть может, потому, что родился в Голландии, – свободной и, как кажется, совершенно не закомплексованной стране, чьи граждане, к тому же, в те динамические годы не вполне разобрались, на чьей они стороне. Да и не только они. Зачем далеко ходить? В моей родной Украине народ с большим трудом определялся с тем, что хуже: германский фашизм или русский коммунизм, из двух зол стараясь как-то выбрать меньшее.
Подобную неразбериху в душах своих соотечественников Верховен показал еще в первом своем фильме на военную тему «Солдаты королевы» («Оранжевый солдат»). Уже тогда, заканчивая свою работу, он обнаружил в архивах массу новых фактов и свидетельств, выставлявших в неприглядном свете участников голландского Сопротивления. Тогда он понял, что к этой теме еще вернется, и почти тридцать лет спустя снял «Черную книгу», как «темную сторону» истории об «оранжевом солдате». Он даже пригласил к участию в новых съемках несколько человек, работавших с ним в первом фильме.
Верховен показал нам лицо Второй мировой в контексте того, что в ней не было правых и виноватых. Все, в большей или меньшей степени, были повинны в происходивших событиях. Фашизм не есть проблема исключительно Германии. Он пестовался длительное время на фоне европейской демократии и под угрозой мирового коммунизма, плюс некие кармические дела германской нации с еврейской. И в фильме есть момент, где руководитель голландского Сопротивления с фашистской непосредственностью заявляет, что жизни добропорядочных голландцев куда важнее жизней каких-то там евреев.
Многие критики оценивали новый фильм Верховена преимущественно с позиции технической: насколько режиссер переборщил с голливудскими спецэффектами, остросюжетными поворотами, эротическими сценами и т.п. Кому-то фильм напомнил чрезвычайно популярные сейчас видеоигры. Для одного из рецензентов мотивы оккупации, Сопротивления и Холокоста в «Черной книге» – это только интерфейс, художественное обрамление главного: очередного путешествия сквозь лабиринты смерти, из которых надо выйти живым. Но многие отметили саму идею фильма, причем показанный Верховеном «перевернутый» мир воспринимался ими, как насмешка режиссера над голландцами. «Свиные рыла вместо лиц: Пол Верховен в фильме «Черная книга» сводит счеты с соотечественниками», – одно из характерных названий статей на эту тему. «Верховен зло, жестоко и умно смеется над всеми стереотипами, бесстрашно смешивая шпионский триллер и пародию, умудряясь по ходу дела высмеять и стереотипный подход к фильмам о войне, героизме и Холокосте, и собственных соотечественников, перегруженных эфемерной псевдопротестантской моралью, и знаменитую «Лили Марлен» Фассбиндера, цитатами из которой прослоен фильм», – написано в этой же статье. Я, к сожалению, упустила имя ее автора.
У кого серьезные проблемы в плане чувства интеллектуальной полноценности, тот любит посмеяться над другими, дабы умиротворить свой сильный скепсис в отношении своих возможностей. Такие люди и другим приписывают то же самое. Но я хочу отметить здесь одну деталь. Смеяться можно исключительно над тем, что человека самого не задевает. А если его грабят и отбирают последнее, то ему вряд ли в голову придет смеяться над невинным лицом пойманного преступника, утверждающего, что он чужого не берет. Скорее, он схватит того за грудки и вытрясет из него все, что тот имеет, и выражение его лица при этом будет крайне серьезным. Не станет скептически ухмыляться и человек, который явно, по всем показателям, заслужил главный приз в неком конкурсе, но по оглашению итогов ничего не получил: он слишком многое потерял, и ему, конечно, не до смеха. Смеяться может разве тот, кто ему несколько сочувствует.
Не думаю, что Полу Верховену хотелось смеяться над человеческой болью в связи с тяжелыми событиями, отпечатанными в его детской памяти и во многом определившими его судьбу. Я не знаю отношения Верховена к своим соотечественникам, – быть может, он их недолюбливает, хотя бы за тот разгон, который ему устраивали из-за слишком откровенных фильмов, практически вынудив талантливого режиссера уехать за границу, – но в данной картине, как я вижу, речь шла совсем не о голландцах и их «псевдопротестантской» морали. Речь шла о нас, обо всем нашем человеческом роде и его всечеловеческой морали. «Реальность такова, что в человеческой жизни нет черного и белого, только разные оттенки серого, – говорил Верховен в одном из интервью. – …Посмотрите, что делали голландцы со своими заключенными, это же чистый Абу-Гариб! Французы вытворяли то же самое в Алжире, а немцы – по всей Европе. Все – плохие. Любой народ может устроить то же самое – и, поверьте, с удовольствием устроит, если ему выпадет такая возможность».
О том, какая людям выпадает возможность и как они ею распоряжаются, замечательно сказано и в фильме Ларса фон Триера «Догвилль». Приютив спасающуюся от гангстеров беглянку, миролюбивые жители города Догвилль постепенно превращаются в настоящих монстров, делая из героини свою безгласную рабыню. Убедившись в том, что в этом тихом и уютном городе у доброты есть и другая сторона, девушка жестоко мстит всем жителям Догвилля, включая женщин и детей, при этом будучи уверена, что делает благое дело. «Хочу, чтобы детей расстреляли на глазах у их родителей», – приказывает она своим приятелям-бандитам, по-видимому, в целях воспитания: чтобы родители как можно лучше прочувствовали всю глубину своей неправоты.
Как и принято в искусстве, в характерах героев картины «Черная книга» в предельно концентрированном виде сосредоточена вся людская слабость и подлость, но также и вся благожелательность, склонность к сочувствию и самопожертвованию. И это – яркий христианский ход, хотя сам режиссер, наверное, не ставил себе подобной цели.
Сейчас Верховен заканчивает свою двадцатилетнюю работу в исторических архивах и выпускает книгу об истоках христианства «Иисус из Назарета: истинный портрет». По отзывам, она во многом сходится со скандальным «Кодом да Винчи» Дэна Брауна или «Святая Кровь и Святой Грааль» Майкла Бейджента и К. Здесь сказывается, вероятно, базовая потребность Верховена раскрывать и обнаруживать всю неприглядность голой правды, опускать святое на землю и срывать покрывала со святых образов. Как тенденция, это вызывает уважение, а по существу… судить Творцу.
Режиссер лелеял давнюю мечту снять по этой книге фильм, но после бешеного успеха на подобном поприще намного более удачливых конкурентов он вряд ли сможет чем-либо удивить и так обалдевших от предыдущих «откровений Святого Грааля» зрителей.
Удивительно, как все-таки художников тянет на «вскрытие всяческих язв». Один очень близкий мне человек почитал по моей рекомендации Шопенгауэра и заявил, что данный мыслитель – типичный эгоист, и нравится он мне лишь потому, что я – тоже эгоистка. Наш с Шопенгауэром эгоизм заключается в том, что философ язвительно сказал о человеческой натуре: дескать, всем свойственно заботиться в первую очередь о себе. Мой собеседник при этом признался, что сам он, собственно, – такой же, но глубоко при этом верит, что в массовом масштабе это совсем не так, есть и хорошие люди с альтруистической душой (вероятно, он имел в виду Павку Корчагина). И, разумеется, мой собеседник – «человек Толстого», а Достоевского, соответственно, считает больным человеком. На мои аргументы о наличии у Достоевского художественной совести он ответил аргументом о «больной совести» писателя. Мой ответ был: «А какой еще должна быть совесть: сытой и самодовольной?». Наш разговор продолжался…
Шопенгауэрову фразу я формулирую немного по-другому: «всем свойственно ошибаться», и в этом состоит мой эгоизм. Мы часто идем на поводу у собственных языческих инстинктов, не задумываясь над тем, что вредим сами себе. Главная людская проблема – наличие страха. Страх повинен в том, что самый добрый и благожелательный человек может превратиться в злобного человеконенавистника, когда он напуган.
При столкновении с опасностью в хрестоматийном темном переулке в нормальном человеке вдруг включаются не христианские заветы и правила, а жизнеутверждающие языческие ритмы, и первой его реакцией становится не проповедь добра и всепрощения, а инстинктивный порыв оттолкнуть, убрать, ударить, – вплоть до убить. Такое христианское у нас воспитание. И первой реакцией на вынужденное общение с неприятным для нас человеком является не желание привить ему светлые чувства и помыслы, а желание убрать его куда подальше, с глаз долой и чуть ли не с земли: так, все-таки, надежней. При этом мы плохого не хотим: едва пройдет опасность, мы снова расцветаем христианским благодушием.
Все наши нормальные, здоровые инстинкты – языческие. Они помогают выжить физическому телу. А душа жаждет счастья и гармонии, которые не достигаются языческим путем, и в этом – главный камень преткновения между душой и телом. Что с этим делать? Бог знает. А мы должны уметь почувствовать Его ответ на наши беспрестанные вопрошания. Но только не стоит в чем-то обвинять Всевышнего, особенно в своих проблемах со слухом. Господь говорит довольно внятно с теми, кто действительно желает Его слышать.
…В одном из неснятых фильмов Ларса фон Триера есть сюжет о том, как Господь пытался достучаться до главной героини. Она приходила к Нему в Церковь и подолгу с Ним говорила, только не слышала ни одного Его слова. А однажды она вообще не пришла. Она села в какую-то лодку, увозящую ее на Корабль Смерти…
…Зря ты думаешь о смерти,
Я хочу найти письмо в пустом конверте
И прочесть тебе…
